Сорок утренников (сборник)

Бовин зашел с другой стороны, взглянул. С фотографии на него смотрела, улыбаясь полным белозубым ртом его начальница, военврач второго ранга Полякова, только не в военной форме, а в гражданской одежде с большим букетом полевых ромашек в руках.

Когда он снова перевел взгляд на полковника, тот был уже мертв.

Сержант и солдат сняли каски, потом Рыбаков двумя пальцами, еще не отмытыми от крови двух живых существ, закрыл глаза полковнику, как это делали у него на родине в деревне. Сделав это, он поднял автомат и дал короткую очередь в воздух. Возле траншей всполошились, дремавшие на солнышке часовые повскакали, раздались беспорядочные выстрелы, потом заработал станковый пулемет и над головами санинструктора и сержанта запели пули.

— Салют по форме, — говорил Рыбаков, стоя во весь рост под сосной, с которой на него и на мертвого Полякова сыпалась хвоя. Вскоре стрельба прекратилась. К опушке цепью приближались люди.

Глава четвертая

Солнце било в глаза, упорно стремясь проникнуть сквозь сомкнутые веки, вокруг гудели людские голоса, совсем рядом, возле уха, противно царапали жестью о жесть — выскабливали котелок — а Мухин все никак не мог проснуться. Его обескураженный непривычно долгим сном мозг воспринимал звуки, но не был в силах дать им трезвое объяснение. Мухину виделись то картины недавно забытого детства— что-то вроде деревенской кузницы, куда они с отцом забрели однажды, — то недавняя учеба в Саратовском военном училище — белый от солнца полигон и выбивающие барабанную дробь пулеметы. Раза два его принимался будить Верховский — звал обедать. Мухин слышал его голос и легкие, деликатные толчки, но через секунду и голос, и толчки сами превращались в детали сновидений. Дудахин, взяв котелок с кашей из рук Верховского, поднес его вплотную к носу взводного и подержал с минуту. Мухин проснулся.

Было около полудня. Солнце светило ярко, по-весеннему, от вчерашнего снега не осталось следа, мокрая земля слабо парила, на пригорках робко зазеленела первая травка. Солдаты выползали из укрытий, растягивались на дне траншеи, подставляли солнцу вялые, по-зимнему бесцветные лица. От внезапно нагрянувшего тепла тело стало чесаться в самых неподходящих местах.

Мухин выбрался наверх, стараясь не показываться на глаза немецким снайперам, спустился в овраг, нашел лужицу почище, разделся до пояса и стал пригоршнями плескать воду на свои бока, плечи, грудь. Его примеру последовал Дудахин, остальные, зябко поеживаясь, поглядывали издали. Ни к чему сейчас такая роскошь, и без того третьи сутки в сплошной мокрети Да и рано. Через недельку — другое дело. Тогда — можно. Только неизвестно, проживешь ли недельку…

Стуча зубами — ветер, хоть и южный, а за две минуты нахлестал спину докрасна — Мухин вытерся исподней рубахой, на голое тело натянул задубевшую от пота гимнастерку, торопясь влез в телогрейку. Приказал Дудахину:

— Сегодня же сделай осмотр по форме «двадцать»!

— Делали уже, — отмахнулся помкомвзвода, — да что толку? Вошь — она тоже санитарные нормы знает; как десять дней без бани — получай десант.

— Вот возьмем Залучье — тогда уж… — мечтательно проговорил Верховский, разглядывая рубаху взводного. — Говорят, у немцев там шикарная баня есть.

— Кто говорил? — Мухин надел шинель. Верховский с его рубашкой ушел к костру.

— Я тоже слыхал, — сказал Дудахин, — только врут, наверное.

— Врут — не врут, а поддержать этот слух надо. — Мухин туго затянул ремень, надел каску. — Это нам на руку. Кому не охота в баньке попариться? А банька, между прочим, у них… Соображаешь?

— Соображаю. А вдруг нет? Нет у них бани и все! Как тогда?

— Нет — сами построим, а пока скажи: мол, от пленных точно знаем: настоящая баня с парилкой!

Дудахин, по своему обыкновению, хмыкнул, покрутил головой и пошел за Верховским в соседний овраг, где горели костры и куда, вопреки воле командиров, просачивались желающие просушить портянки.

Часам к четырем прибыла артиллерия. Двенадцать упряжек на полном скаку вымахнули из-за бугра, развернулись. По ним с запоздалой поспешностью ударили минометы, но упряжки, освобожденные от тяжести, уже мчались под гору, разбрызгивая колесами жидкую грязь. Сорокапятки на руках вынесли на огневую, замаскировали.

Пока на левом фланге мины вспахивали землю, на правом, возле заросшего вереском оврага, появился дивизион среднего калибра. Пушек Мухин не видел — их заслоняли вересковые заросли, — но крики артиллеристов слушала вся стрелковая рота.

В сумерках пришли разведчики во главе с лейтенантом Савичем. Его длинная фигура, перепоясанная ремнями портупеи, словно нарочно демаскируя новую огневую, маячила возле батарей. Только когда по нему начали стрелять, Савич спустился в окоп.

— Пойти разве к богам войны, табачком разжиться? — вопросительно глядя на Мухина, спросил Дудахин.

Вернулся он удивительно скоро: у самого оврага его задержали разведчики Савича. Убедившись, что — свой, повернули лицом в обратную сторону и дали легкого пинка под зад… Странно, но это не только не возмутило помкомвзвода, но даже как будто развеселило.