Сороковник. Части 1-3 (+1 гл. 4 части)

Быстро обхожу комнаты. Между прочим, никаких следов пребывания в доме постороннего. Рюкзак эти голубчики куда-то припрятали, куртку… Просматриваю шкафы; куртку повесили в шкаф в прихожей. Только в ванной комнате на полочке появилась новая зубная щётка. Опасной бритвы не вижу, — по-видимому, Николас, как и в случае с костяным ножом, предпочитает режущими предметами не разбрасываться. Щенки на месте в детской. Кот на выгуле.

Минутку. Щенки на месте…

Возвращаюсь в детскую.

Ну да. На месте. Все трое. Белый, палевый и чёрный.

Ещё минутку. А почему трое?

Белый лабрадёныш со вкусом зевает, потягивается… странно как-то потягивается, лапками вперёд, по-кошачьи, и расправляет прозрачные крылышки. Заметив меня, радостно подвизгивает и ковыляет к ногам. Малость неуклюж — оно и понятно, лапы длиннее обычных, голова тяжелее — центр тяжести и сместился.

Опа! А уже не получается у бедняжки обвиться вокруг ноги, как раньше!

— Рикки, паршивец! Ты что это удумал? — не выдерживаю. — И кто же ты теперь у нас будешь? Симуран? А летать-то ты умеешь?

Щенок обиженно тявкает и начинает кружиться на месте, до того шустро, что сливается в сплошное кольцо. Замирает — и на его месте сердито бьёт хвостом миниатюрный дракончик. Золотой. Ни единого пятнышка. Крылья уплотняются, становятся отчётливо видны сухожилия в перепонках.

— Здорово, — говорю с уважением. Дракоша садится на хвост и смотрит на меня, с удовольствием высунув раздвоенный розовый язык. — Но ты всё-таки дурачок, Рикки. Вон какой вымахал, а до сих пор ведёшь себя по щенячьи. На пояс-то заберёшься? Или мне тебя уже в рюкзаке за спиной таскать?

Рикки шумно вздыхает. При этом чешуя горит и переливается тысячами бликов, хотя в комнате не так уж и светло: вечереет, окна детской выходят на юг, а солнце перевалило на западную сторону. Новоявленный дракончик шумно хлопает крыльями и поднимает ветер, как будто в комнате включили сразу пять вентиляторов. Ладно бы этим и обошлось, но ведь он ещё и подпрыгивает! Бедные соседи снизу…

Это ж он взлететь пытается! С беспокойством понаблюдав за его попытками, я решительно говорю:

— Всё, Рикки, на первый раз хватит. А то крылья повредишь, они у тебя ещё не окрепли. Птицы тоже не сразу летают, им вырасти нужно и окрепнуть. Пойдём лучше посмотрим, что там нам оставили, есть хочется просто ужасно.

Он грустно складывает крылышки и трусит за мной на четвереньках, виляя хвостом с острым шипом на самом кончике. Нет, всё-таки из него вышла бы отличная собака! Или симуран, например. Вот только… Я всерьёз задумываюсь. Случись ему попасть в собственный мир — узнают ли его свои? Примут ли в стаю, клан, гнездо — или что там у драконов-кидриков? Я-то дома, Николас рано или поздно будет дома…

На порожке кухни я спотыкаюсь. Не успев затормозить, Рикки врезается в мои ноги и ощутимо попадает под коленки, чуть было не уронив меня окончательно. Весомый, однако. Наверное, он постепенно теряет способность сливаться с человеком, потому всё больше предпочитает самостоятельность. О чём это я?

Конечно, Николас тут не останется, думаю. Его кидрики подрастут — и поминай как звали, рванут вместе с ним на родину. А жаль. Похоже, девочки к нему привязываются. И не только девочки.

Мысли мои перебиваются умопомрачительным запахом борща.

Восторг! Анна кормила их борщом! И Николаса тоже! Со сметаной, со свежим укропом, и хоть не с пампушками, зато с гренками из ржаного заварного хлеба, обсыпанными крупной солью, сыром и толчёным чесноком. Почему знаю? А вон на тарелочке лежит парочка оставшихся, заботливо прикрытая салфеткой. И Николас ел борщ? Ещё немного — и я начну подхихикивать. Конечно, лопал, да поди ещё и добавки попросил, я же знаю какие у меня борщи! Интересно, а чем ещё они его угощали?

И начинаю смеяться в открытую.

В большой обливной керамической миске — ещё теплые вареники. Половина — с вишней, половина — с творогом. О-о, неделя-другая — и этот некромант с его гурманскими здоровыми наклонностями не пролезет в кухонную дверь. Надо сказать Аннушке, чтобы не баловала особо. Кажется, я назвала её Аннушкой.

И ничего удивительного. Почему-то в последнее время, когда я о ней думаю, я начинаю лучше понимать своих девочек, которые ни в жизнь не соглашаются расстаться друг с другом более чем на полчаса. Я всё больше чувствую свою вторую половинку. Она поступает почти как я. Она думает и говорит почти как я. И вот этого сходства и этого «почти» хватает — мне, во всяком случае — для того, чтобы вдруг понять: никакая она не копия. И не клон. Может, это …

И на память мне приходит громадный радужный пузырь, толикой от которого Николас щедро поделился с парочкой влюблённых, попавших под дождь вместе с нами.

Она не копия. Она — часть меня, неизвестно каким образом аккуратно извлечённая и отпущенная в самостоятельный полёт. Она — это я. И пусть Николас утверждает всё, что заблагорассудится, он-то её не чувствует. А я — между прочим, даже ощущаю, как у Анны замирает сердце, когда Ник к ней обращается. Ещё бы.

Стоп. Подожди-ка. А как в таком случае она относится к другим моим мужчинам?