Сороковник. Книга 2

… И такой эстет, между прочим… Надо отдать ему должное: умеет он создать декорации. Что дорога в Каэр Кэррол, и вид на озеро, и горные цепочки, что эта степь, необъятная, словно море… Полно звуков, полно запахов. Гуляет ветер, тёплый и влажный, бегут по дороге, меня опережая, тени от облаков. Кое-где проглядывают из трав макушки булыг-голышей, и нет-нет, да застынет на одном из них рыжим столбиком суслик, трогательно выставив вперёд лапки. Чёрные глазёнки посверкивают, опасливо косясь, и мне становится смешно: суслики тут явно не сторожевые, просто непуганые. Должно быть, движение не слишком оживлённое.

А насчёт того, что "бреду" — это для красного словца сказала. Я ведь держу в уме, что в гостиницу надо попасть засветло, поэтому, как изначально взяла средний для себя темп, так и стараюсь его держаться, чтобы не выдохнуться раньше времени. Хлеб-соль у меня есть, спасибо Жорику, а вот с водой надо решать загодя. Буду приглядываться: где трава погуще, зелени больше — запросто может ручей оказаться или речушка.

Отчаянное карканье откуда-то сверху напоминает мне о советах пастушка, я вскидываю лук и верчусь на месте, выглядывая цель. Потому что кто их знает, этих гарпий, откуда они налетят. Нет, это не гарпии, это одна большая птица настигает другую, меньшую, уже и когти на добычу выпустила. А жертва-то выдохлась, вот-вот подставится!

Вот и повод попрактиковаться на летящей цели. К тому же, не нравится мне, когда не на равных дерутся. Этот, то ли сокол, то ли коршун — совсем свежий, а малыш заморен… Нечестно.

Натягиваю тетиву, прицеливаюсь, на миг задерживаю дыхание. Пли!

А почти "в яблочко". Вернее, в крыло. Метила в корпус, но, должно быть, не учла ветер, о котором так любят напоминать всем попаданцам продвинутые авторы. Понять, кто там закувыркался и канул в высокую траву — сокол или коршун — не успеваю, потому что почти сразу в руки мне, ни жив ни мёртв, валится чёрный бесформенный ком. Едва успеваю перехватить его у самой земли.

— Ага! — говорю растеряно, приглядевшись. — Старый знакомец! Ты, что ли?

Ворон судорожно разевает клюв, как будто вдохнуть может, а выдохнуть — никак. Под взъерошенными перьями неистово колотится горячий шарик, вот-вот выскочит. Допрыгался. Долюбопытствовался. Эк его занесло, однако…

Прижимаю его к груди, бережно оглаживаю мягкие пёрышки. А он увесистый, между прочим, как будто и не птицу легкокостную в руках держишь, а откормленного котяру. Это в небе он чёрной точкой казался, а тут… Большой птиц, солидный. Только перепуганный вусмерть.

— Всё, Карыч, всё, успокойся. Жив.

Как же его леди Аурелия называла? Какое-то чудное имя, похожее на библейское. Пока не вспомню, будет Карычем. А что? Подходяще. Мой любимый персонаж из Смешариков, умный и хитрый философ. Не знаю, как насчёт ума в этой голове, а хитрости наверняка полно: кто за мной бесстыже подглядывал в ванной?

— Что-то ты мне часто попадаешься, друг мой. Ни за что не поверю, что просто так ты здесь очутился. Ну, что в замке под ногами путался, можно понять: живёшь ты там. А сюда тебя на кой занесло?

Заговариваю ему зубы… клюв, а заодно переношу в тень. До смерти хочется узнать, как он здесь очутился. Не верю я в подобные случайности.

Жа-алко беднягу… Защитный рефлекс у него такой, что ли, — сострадание к себе пробуждать? Вот и сейчас — не успев прочухаться, он уже голову клонит, как прошлой ночью на подоконнике, со смирением… Уж очень усердным смирением, пожалуй. Ладно, прощу, хоть и не знаю, за что, — больно красиво кается.

Карыч смирно сидит в руках и не рыпается. Пригрелся, негодник. Тянусь свободной рукой к футляру, кое-как открываю и, порушив неплотно затянутый узел, отламываю от горбушки.

— Ешь, — говорю строго. — Меня тоже сперва накормили, потом к разговору перешли. Не будем нарушать традиций.

Птиц без промедления накидывается на еду. Долбит хлеб, в запале промахиваясь и попадая мне по пальцам, и я даже шиплю — настолько это оказывается чувствительным. Спихиваю его на землю.

— Нет, так не пойдёт, лучше ты тут управляйся. Я смотрю, ты уже в порядке.

Он подбирает всё до крошки, и я нащипываю добавку. Наконец ворон сыто отваливается в сторону, как человек от стола, для полного сходства остаётся только рыгнуть и в зубах поковыряться. А глаза сонные, плёнкой подёргиваются, вот-вот отключится. Напоили, мол, накормили, теперь спать уложите, а потом уж пытайте, если сможете… И что мне теперь с ним делать? Не тащить же с собой?

— Ладно, — говорю решительно, — ты тут спи, отдыхай; сейчас я тебя лопухом прикрою, чтобы никто сверху не обнаружил, а сама пойду. У меня время поджимает.

И уже намереваюсь подняться, когда с этого партизана слетает сонная одурь. Встряхнувшись, он смешно подпрыгивает и, налетев на меня не хуже подбитого ястреба, с разгону бьёт в шею, куда-то под ключицу.

У меня даже в глазах темнеет. Клюв у него… Железный. Нет, титановый. Но не успеваю я охнуть, возмутиться, стряхнуть наглеца, как он намертво вцепляется когтями в куртку. Темнота в глазах рассеивается, но вместо залитой солнцем дороги я вижу совсем другое…