Сорванная маска

Арктур, как мог, старался скрасить наш досуг. Обучал меня шахматам – великолепной и увлекательной игре, где мне, правда, не довелось выиграть. Закаленная игорными домами Сохо, я легко взяла реванш в картах и, в довесок к классическому своду правил, поделилась секретами шулерского мастерства.

– Не очень-то порядочно заниматься мошенничеством, – укорил однажды Арктур.

– Конечно нет. Но с волками жить – по-волчьи выть, – заметила я, открыв очередную карту. – Это только в книгах у воров есть кодекс чести.

В колонии рефаита назначили моим тюремщиком. В Лондоне я стала его королевой и повелительницей. Теперь мы наконец-то сравняли счет – два беглых преступника без каких-либо полномочий.

Мне нравилось делить с ним ссылку, хотя понадобилось немало времени, чтобы признать: я счастлива от его близости. Страх, что за пару дней мы исчерпаем все темы для разговоров, не оправдался. Иногда наши беседы затягивались глубоко за полночь.

Арктур был умен, чуток, внимателен, умел слушать и метко шутить, хотя его юмор скорее относился к категории спонтанного. Я рассказывала ему о самом сокровенном: о детстве, проведенном с бабушкой и дедушкой на молочной ферме в Ирландии, о «Семи печатях». Мы обсуждали пластинки, выкопанные мною из горы хлама на черном рынке, книги, добытые Стражем в колонии. Арктур поведал мне о событиях, вымаранных Сайеном из учебников.

Он в деталях живописал загробный мир, мне отчетливо представились его величественные здания, вытесанные из радужного камня, города, сверкающие наподобие битого стекла. Представилась река Скорбей, вымощенная жемчужной галькой.

– Река Скорбей? Ну и название. Не загробный мир, а бунтарский оплот.

– Издержки перевода.

Помимо музыки мы оба питали страсть к языкам. Как-то вечером Арктур попросил научить его гэльскому.

– Зачем? – Мы сидели за шахматной доской, и я ждала, пока рефаит сделает ход. – На нем практически не говорят. По крайней мере, на людях.

– Тем более повод выучить.

Партия близилась к завершению. На доске преобладали черные – верный признак, что я вот-вот выиграю.

– После Мэллоуновских восстаний Сайен постарался искоренить ирландский. Исчезли книги, а носителей языка можно по пальцам сосчитать.

Арктур передвинул белую пешку:

– Мне достаточно тебя. И потом, мне давно хотелось овладеть еще одним языком смертных.

– Сколькими ты владеешь?

– Шестью. Английским, французским, шведским, греческим, румынским и сайенским языком жестов.

– Всего лишь? – Я переставила черного ферзя на поле соперника. – Маловато за два столетия. Я прожила в десять раз меньше, а три языка выучила.

– Твое умственное превосходство неоспоримо, Пейдж…

– Ну не утрируй…

– …жаль, на шахматы оно не распространяется. – Белый слон потеснил черного ферзя. – Шах и мат.

Я уставилась на доску:

– Ах ты… засранец!

– Ты следишь только за королем и ферзем. Урок на будущее – нельзя пренебрегать второстепенными фигурами.

Крыть было нечем.

– Твоя взяла. Снова. – Вздохнув, я пожала победителю руку. – Ладно, научу тебя гэльскому, а ты меня – глоссу. Согласен?

– Глосс не предназначен для смертных. Это язык дýхов.

– А полиглоты? – возразила я.

– Полиглоты владеют им от природы, а не постигают в процессе учения.

– Ты меня недооцениваешь. Скажи любое слово на глоссе, а я повторю.

Устав препираться, Арктур издал мягкий, переливчатый звук. Я попыталась повторить.

– Неверно, – оценил он чуть погодя мои потуги.

– Почему?

– Речевой аппарат смертных не приспособлен для глосса. Даже при идеальной имитации звука вы задействуете только голосовые связки, а не фантом.

Я постаралась скрыть разочарование. Глосс – совершенно чарующий язык, да и потом, мне так хотелось назвать Арктура его подлинным именем.

Однако вспомнить родную речь заманчиво, как ни крути. Моя бабушка выросла на острове – родине гэльского – и передала мне этот бесценный, единящий нас дар, который я предала забвению на многие годы.

Из-за Мэллоуновских восстаний Сайен обрек все кельтские языки на вымирание, подвергнув их остракизму, даже за закрытыми дверями родную речь больше не передавали из поколения в поколение. Пожалуй, обучить рефаита гэльскому – не самая плохая мысль. Через него глас моих предков обретет бессмертие.

– Ладно, будут тебе занятия, – объявила я. – Но предупреждаю: в ирландском произношение не имеет ничего общего с написанием.

– Никогда не боялся трудностей.

– Только потом не жалуйся. – Я придвинула к себе листок и нацарапала самое длинное слово, какое смогла вспомнить – grianghrafadóireacht, «фотография». – Напряги извилины и попробуй прочесть.

Арктур повертел листок и снова потянулся к бутылке:

– Определенно, ирландский голыми руками не возьмешь.

По вечерам мы смотрели фильмы из обширной подборки. Я с нетерпением ждала наступления темноты, когда мы уютно устраивались на диване. Случалось, я засыпала прямо перед телевизором, а утром, за завтраком, Арктур рассказывал, чем кончилось кино.