Сорванная помолвка

«Целителям» он выделил так, что мне показалось, что сейчас он совсем не о лечении говорит. Но букет был таким красивым, что все мое внимание ушло на него. Я прижимала его к себе и вдыхала нежный запах роз.

— А я не доверяю некоторым пациентам, — пробурчал Кастельянос, — которые только и думают, как задурить девушке голову.

Мне показалось, что спорил он, только чтобы лицо не потерять, а сам уже смирился с поражением. Выглядел целитель таким несчастным, что почему-то захотелось его пожалеть.

— Фьорд Берлисенсис, — сказала наставница, — я пойду вам навстречу и проведу обследование ученицы сама. Но если вы ее чем-либо обидите, то…

— Фьордина Каррисо, — возмутился Бруно, даже не дав ей договорить, — за кого вы меня принимаете? У меня самые честные намерения.

Кастельянос презрительно фыркнул. Наставницу слова Бруно тоже не убедили.

— …отвечать будете передо мной, — невозмутимо продолжила она. — Хватит бедной девочке истории с женихом.

И сразу после окончания моей работы она увела меня на обследование. Мои протесты не помогли, так как Бруно встал на ее сторону и сказал, что даже если я сейчас чувствую себя хорошо, это ничего не значит, и всем будет спокойнее, когда фьордина Каррисо меня осмотрит. Я обрадовалась, что он обо мне заботится. Но как оказалось, рано, поскольку сразу, как выяснилось, что никакой угрозы моему здоровью нет, и мы покинули госпиталь, он спросил, небрежно так, между прочим:

— А что за история с женихом? Не помню, чтобы ты о ней что-то рассказывала.

И передо мной во всей красе встал вопрос — говорить или не говорить? Про его бабушку я так ничего и не успела выяснить. Вдруг мой рассказ окажется для него ударом?

— Ты тоже о своей семье ничего не рассказывал, — попыталась я зайти издали. — Вот я, к примеру, жила с бабушкой. А у тебя бабушка есть?

— Конечно, есть. Только она отдельно живет. Так что там с твоим…

— Наверное, часто к вам приезжает? — перебила я.

И тут он явственно замялся. Так явственно, что у меня ни малейшего сомнения не возникло — с его бабушкой что-то не то.

— Она не может к нам приезжать, — неохотно ответил он. — Ей нельзя из дома выходить. Дульче, да при чем тут вообще моя бабушка? Я тебя про жениха спрашиваю, а ты от ответа увиливаешь!

От ответа увиливала не только я, и мне стало ужасно интересно, почему фьордина Берлисенсис не может приезжать к собственному внуку, но по виду Бруно стало понятно, что от него подробностей не добиться. Что же такого сделала эта фьордина, что из дома ее нельзя выпускать, а магофон давать можно? Я все больше убеждалась, что Бруно никакого отношения к истории с помолвкой не имеет, а вот его бабушка…

— Дульче, ты почему молчишь?

Настойчивость Бруно была бы отличным качеством, если бы не касалась того, о чем говорить я не хотела. Но, наверное, придется. Я вздохнула и сказала:

— Была договоренность о браке с одним молодым фьордом, к которому я поехала во Фринштад. Но он мне настолько не понравился, что мы расстались прямо на вокзале.

— А что он такого сделал? — не унимался Бруно. — И почему ты оказалась на курсах медсестер, а не вернулась домой?

Мне даже вспоминать этого вокзального хама не хотелось, а уж рассказывать Бруно — тем более. А если учесть, что некрасивая история произошла при участии его родной бабушки… Он, если узнает, ужасно расстроится.

— Не буду говорить, что он сделал, — насупилась я. — Не буду, и всё. А не поехала домой, потому что сначала экспресса назад не было, а потом — денег. Вот я и решила пойти на работу. В агентстве сказали о курсах. Помогать целителям — это же так замечательно, правда?

Я посмотрела на Бруно с надеждой, что он согласится. Но он недовольно хмурился, а потом выдал:

— Скотина он, твой бывший жених, вот что. Это надо же — бросить фьорду на вокзале без денег. Таким мало физиономию набить! Таких сечь надо — и к позорному столбу!

— Он мне ничего не должен был, — возразила я. — Да я у него ничего и не взяла бы.

— Взяла бы или нет — дело не в этом, — возразил Бруно. — Я бы никогда так с девушкой не поступил. Как его фамилия?

— Зачем тебе?

— Чтобы при встрече провести воспитательную беседу, — сказал Бруно.

Кулак правой руки, приличный такой кулак, он выразительно поглаживал левой. Я даже испугалась за бедного фьорда, выдававшего себя за Берлисенсиса. У него и без этого проблемы со здоровьем, а после таких воспитательных бесед здоровья совсем не останется. Мне его стало заранее жаль. Нет уж, пусть живет как есть.

— Не надо с ним ничего проводить.

— И все же, я хочу узнать его фамилию, — продолжал упорствовать Бруно.

Мы заспорили. Бруно настаивал, но я наотрез отказалась сообщать, к кому приезжала во Фринштад. Хотя его желание восстановить справедливость меня неимоверно восхитило. Вот таким и должен быть настоящий фьорд — честным, порядочным, открытым. Не то что тот, тональным кремом обмазанный, переговаривающийся со всякими крошками.

— Все равно выясню, — пригрозил Бруно. — Не у тебя, так у кого другого.