Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939

Польские журналисты, освещавшие визит одного из главных людей в своей стране, не могли не заметить и не отметить в своих информационных сообщениях, что в Москве они практически на каждом шагу видят знаки абсолютно доброжелательного отношения. Такую тональность с самого начала визита задал нарком иностранных дел СССР М.М. Литвинов в своей первой речи по случаю приезда польского коллеги Юзефа Бека, в которой он сразу же сказал, что приветствует высокого гостя из Варшавы «с огромным удовольствием… от имени союзного правительства и своего собственного». Далее он сделал перечисление, из которого следовало, что, во-первых, «перелом, наметившийся во взаимоотношениях между Советским Союзом и Польской республикой, и дальнейшее успешное развитие этих отношений нашли свое выражение в актах, имеющих чрезвычайно серьезное значение не только для отношений между нашими странами, но, несомненно, и для дела укрепления всеобщего мира». Он имел в виду «столь счастливо заключенные между нашими странами пакт о ненападении и конвенцию об определении агрессора». Во-вторых, по его словам, нельзя было не заметить «несомненных успехов в области культурного сближения между нашими странами. Взаимные визиты представителей науки и искусства Советского Союза и Польской республики и устанавливающееся между ними сотрудничество также являются признаками благоприятного и всестороннего развития отношений между СССР и Польшей». В-третьих, Литвинов вспомнил и «теплый прием, оказанный нашим летчикам во время пребывания их Польше и пребывание в СССР эскадрильи польской военной авиации во главе с генералом Райским» — то и другое оставило «у нас наилучшие воспоминания». При этом Литвинов, назвав Райского генералом, оставил в стороне, что во время приезда в Советский Союз летчик Райский еще пребывал в звании полковника. Наркому, видимо, хотелось подчеркнуть политическую значимость того визита.

Весьма примечательным в этом звене аргументов стал и четвертый довод-комплимент Максима Литвинова, адресованный уже персонально Юзефу Беку: «Перечисленные мной факты, свидетельствующие о глубоком процессе сближения между нашими странами, совпали в значительной части со временем вашего руководства внешними делами Польши, г-н министр, и должны быть поэтому отнесены за счет Ваших личных заслуг». Завершил нарком свое выступление словами о том, что советское правительство «уделяет особое внимание установлению и поддержанию со своим крупнейшим западным соседом — Польской республикой — действительно добрососедских дружественных отношений», потому что сознает, «в какой огромной мере от этих отношений зависит дело сохранения мира, в частности, на востоке Европы». Своеобразным восклицательным знаком надежд на будущее стали слова, что «эта мирная политика союзного правительства встречает в Польше все большее понимание».

В течение трех дней выяснилось, что советские старания стали напрасными, притом их напрасность была предопределена Варшавой еще до визита. К такому выводу неизбежно приводит даже просмотр публикаций в польской прессе о ходе поездки Юзефа Бека в Москву. Примечательно в этом смысле хотя бы то, что Польское телеграфное агентство приему польского министра иностранных дел председателем ЦИК СССР М.И. Калининым, который в соответствии с советской конституцией являлся официальным главой Советского Союза, а затем руководителем правительства СССР В.М. Молотовым не стало посвящать отдельных хроникальных уведомлений. О них говорилось буквально одной строкой в сообщениях общего порядка, без всякой конкретизации того, чему был посвящен обмен мнениями. В отличие от советских «Известий» польские газеты «Kurjer Warszawski», «Kurjer poranny» и другие издания помещали хронику из Москвы вовсе не на самых видных местах, в лучшем случае на второй, даже на четвертой странице, никак не выделяя их полиграфическими средствами.