Сосед

Везде копают картошку. Наши поместья делят заборчики легкие, через них все видать. У новых соседей не огород получился, а огородище. С весны я глядел, как они копают, сажают за грядкою грядку, все дальше уходя от кухни и бани к земле, где и в добрые годы ничего не росло. Обычно там посадит Фомич арбузы да дыни. Они вырастут в кулак или вовсе посохнут. Новые соседи и клочка пустой земли не оставили. И теперь просторный их огород — его и глазом не окинуть словно пестрая ярмарка: россыпь красных помидоров, фиолетовые баклажаны, белые тушки кабачков, бледной зелени кочаны капусты, луковые, чесночные гряды — всего много.

С ранней весны и до поры теперешней соседи лишь с работы придут, сразу — в огород. До темной ночи там. Лопата, мотыга, поливальник… Пропалывай, окучивай, рыхли — дело известное. Не будешь гнуться — значит, все заклекнет, засохнет, травой порастет.

Новый сосед мой на работу уходит рано. Встану на заре, во двор выйду табачным дымком наносит. В десять минут седьмого он пошел. И вернется лишь затемно, около десяти вечера. Утром я вижу, как он уходит: в руках сумка с харчами. Вначале, еще зимой, он устроился работать на одном из наших заводиков, в поселке. Но нынче песня везде одна: работы мало, сокращение, денег месяцами не платят. Тогда он ушел на стройку. В тридцати километрах от поселка корейская ли, турецкая фирма строят военный городок. Но руки, в основном, наши. К ним сосед и устроился. Рабочий день — от зари до зари. Выходных не дают. К сроку хотят успеть, выполнить договор.

— Деньги лопатой гребете? — как-то спросил я. — Доллары?

— Нагребешь… — невесело ответил сосед. — Сорок центов в час.

— А сверхурочные по двойной оплате да выходные? — вспоминал я свое давнее, заводское.

— Этого у них нет, — ответил сосед.

— А как же профсоюз?

— Ничего нет. Работай и молчи. Чуть чего — до свидания. За воротами очередь, новых возьмут.

Чуть свет он уходит, возвращается затемно. Начинает жене помогать. Так что видимся редко. С женой его — чаще. Она с утра, до работы, — в огороде. На обед прибежит — снова туда. Вечером гнется дотемна. Иногда перекинемся словом: что как растет.

Колья для подвязки помидорных кустов соседи поставили высокие, шнуры натянули — ряд за рядом — в человеческий рост. А помидоры нынче уродились не больно завидные. Холодная стояла весна.

— У нас, — вспомнила со вздохом соседка, — помидоры росли выше головы. Сорт «Де барао». Гроздьями висят.

Она, как и муж ее, небольно разговорчива. Лишь порою уронит:

— Баклажаны у нас росли… в локоть… А лук — в два кулака.

Старая хозяйка, тетка Клава, совсем обезножела. Кое-как выберется на крыльцо, квартирантов корит:

— Так не делают… Помидоры надо поливать так-то вот: сбоку и помаленьку. Мы всю жизнь так делали. Ты не обижайся, я всегда правду в глаза говорю. И капусту вы неправильно посадили. А я упреждала…

Все понятно: старость, болезни и характер — не приведи Господь. Со стариком своим тетка Клава ругалась до самой смерти его. Квартирантов за три года несчетно перебрала. Все неймется.

Ей неймется, а жить возле нее тяжко.

— Цветки надо гуще сажать, у меня завсегда…

— Пятнадцать лет мы дачу держали, — кротко вздохнет в огороде квартирантка. — Одних роз больше десяти сортов: «Таврида», «Пионерка», «Купер», «Илона», «Рубин»…

Росту новая соседка невеликого, а кажется еще меньше. Всегда у грядок, у земли, гнется. Взгляд, как и у мужа, — поверх всего.

И дети у них какие-то смирные, тихие. Девочка — невеличка; подросток-мальчик же не по годам деловой, рукастый.

Летнюю тетки Клавину кухоньку — жилье квартирантов — теперь не узнать. Старый Фомич в ней летовал и зимовал, прокурив ее дочерна. После него, три года подряд, приходили и уходили чужие люди.

Теперь летняя кухонька стала нарядной: промазанные и белилами крашенные переплеты окна, голубые ставенки, коричневые доски подзора, такой же карниз, свесы. Все это мальчик делал, старательно, день за днем. Потом он принялся за баньку. Крохотная банька в огороде стоит. Она вовсе сиротой гляделась: сто лет не мазанная, не беленная. А теперь — словно голубая игрушечка. Молодец паренек… Он там и спит теперь, в этой бане. Кухнешка-то тесная. К Фомичу я часто заходил. Там печка, стол, кровать, сундук. Свободного места — в ладошку. Как они зимой там поместятся?.. А теперь, по теплу, больше возле бани толкутся, где мальчик ночует. В огороде работают; возле бани, у порога ее, порою сидят, негромко беседуют. Девочка там же в куклы играет, читает вслух цветистые книжки.

Мальчик на глаза тетке Клаве старается не попадаться. Не поладил он с ней.

— Ты, гляди, дружков ко двору не приваживай, — строго читала ему тетка Клава. — Ныне народ пошел… А молодые и вовсе. Кинут кирпич в окно, потом стекла вставляй.

— А железяки тянуть во двор не надо… — услышал я в другой раз. — Хлама и так хватает. Понатянешь… кто будет выкидать…

— Велосипед он хотел собрать, — со вздохом объяснила мне мать его, в огороде. — Он умеет… На свалке раму нашел, колеса. Он мопеды сам собирал, в кружке занимался. Они картинги делали, ездили на них, соревновались. Его хвалили.