Соседи

Ответил Игорек без слов, одним слабеньким пожатием плеч и своей бесконечно застенчивой улыбкой: надо.

— А то остался бы? В институт бы поступил, дома пожил. Тут отец с одним уже говорить пробовал.

Видно было, что разговоры эти парню надоели.

— Дядь Степа, зачем принудиловку-то делать? Какой из меня учитель?

— А кем бы ты хотел быть? За два-то года можно было решить.

— Если честно, сам еще не знаю, — признался Игорек. — Ничего не решил.

— Вот так раз! Но нравится же тебе что-нибудь?

— Машины люблю.

— Ну и ступай по этой части! Есть же институты.

Видимо, и об этом было говорено с родителями не раз.

— Все равно же уезжать! — воскликнул Игорек. — Язык уже болит… Вот обживусь немного, а там видно будет.

— А там семьей обзаведешься. Трудно будет, — житейски возразил Степан Ильич.

— Учатся же люди! Чем я хуже?

— Ну, это так, так… Смотри сам. А… не жалко уезжать?

Снова пожатие плечами, снова сложное, непередаваемое выражение лица.

— Мать жалко. Плачет, плачет… С батей еще можно говорить. Вот с матерью… Утром встанет, глаза — во! Лучше бы она меня ударила, чем эти слезы.

— А братья?

— С ними все нормально. Особенно Василий. Мы с ним вечерами разговариваем. Он за меня.

— Ага, ну, ну…

Надеялся ли Степан Ильич отговорить парнишку от его затеи? Отнюдь нет! Просьбу друга он выполнил как обязанность, но, кроме того, разговор с недавним солдатом был ему интересен самому. И вот, пожалуйста, — хороший же разговор, хотя парнишка вежливо, застенчиво, однако твердо отстоял свое! А ведь там-то, у Натальи Сергеевны… Хоть не вспоминай!

О Никите, своем ровеснике, Игорек не захотел и говорить. Он даже перебил Степана Ильича, насмешливо махнув забинтованной рукой:

— Да козел он, дядь Степа. Не тратьте вы на него здоровье! У нас в автобате такие тоже были. Сначала один, потом еще один. Мы их придурками звали. Вечно у них то портянка пропадает, то ремень найти не может, то масло потекло. А у одного так даже вши завелись! Одна морока с ними. Ну их!

Напоследок он помялся и попросил:

— Дядь Степа, вы уж с моими… Особенно с мамой… Ну, что это такое? Как будто на край света собираюсь! Нормальное место, нормальная работа. Три часа на самолете! Даже смешно. Вот приедут, сами увидят.

— Езжай, езжай, — успокоил его Степан Ильич. — Я поговорю. Это они… так. Их тоже понять можно. А вот через годик, даже меньше… Поезжай, не беспокойся.

За дверью похаживал, покашливая, Василий Павлович. Насилу дождался, когда Игорек уйдет. «Ну, как?» — застыл в глазах Барашкова немой вопрос. Надеялся, чудак!

— Хороший парень у тебя, Василий. Золотой. Завидую!

— Что говорит-то? Не колыхнулся?

— Собирай, собирай его. Дело хорошее.

Старик увял, повесил голову.

— Да собираем. Мать три подушки положила, два одеяла. Простыни, наволочки. Василий ему свой костюм отдал.

— Купи ты ему новый! Или давай я куплю.

— Куплю, куплю, — махнул рукой расстроенный Василий Павлович. — Не лезь!

— У меня где-то сапоги совсем новые лежат. Не надевал ни разу. Плащ, всякая хурда-мурда… Я принесу. Мне-то зачем?

— А директор в этом совхозе, видно, жук порядочный, — сказал Барашков. — Видал? Подпустил к парням девок и сразу целую автобазу организовал.

— Значит, он там не один?

— Какое! Несколько их.

— Тогда и вовсе незачем горевать. Свои кругом.

— Ах, дети, дети, — вздохнул Василий Павлович. — Что они с нами делают! Последний он у нас, самый младшенький. Его-то и жальчей.

На Донской Степан Ильич провел весь день до вечера. После ужина Барашков пошел проводить его до автобусной остановки.

— Я сейчас так думаю, Степан. Ну, задержим мы его, уговорим. На работу его возьмут с руками. Механик! Да и фамилию нашу кругом знают. Но я сейчас вот куда гляжу. Павла, старшего моего, возьми. Он у нас спокойным рос. Из армии пришел, погулял сколько надо — женили. А вот Василий, тот уже нет! Он, знаешь, все в летчики просился, летчиком хотел стать. Не пустили! Отговорили, дураки. И я теперь нет-нет да и увижу: стоит, закинет в небо голову и смотрит, смотрит. «Ты что, говорю, сын?» Он спохватывается. «Да так, говорит, ничего». И отойдет… А может, не отговори мы его тогда, он тоже в космос бы слетал? Выходит, крылья-то ему и подрезали. — Старик, шагая, помолчал. — Ладно, пускай уж едет. Может, там его дорога, его счастье. А мы… мы что же? Вот на свадьбу к ним слетаем. Потом, через годик, на крестины. Теперь налетаемся!

— Они будут приезжать, — как бы в утешенье сказал Степан Ильич.

— И они! Но только им зимой придется, когда с хлебом уберутся. А летом мы к ним.

Степан Ильич стал уговаривать Барашкова дальше его не провожать.

— Вертайся, сам дойду. Иди, иди, мне одному охота побыть.

Старик уступил.

— Но с этим… с праздником-то, — напомнил он, — с Натальей Сергеевной… Я сам берусь, Степан. Ты не суйся, все только испортишь. Сиди и жди. Ладно? Я сам тебе скажу. Может, даже в ресторан пойдем. А что? Возьмем и пойдем. Имеем право. Жди, наберись терпения.

И они расстались.

Насчет праздника Василий Павлович сообщил так: ни в какой ресторан не ходить, а собраться у Натальи Сергеевны. Она сама предложила и настояла. Все хлопоты взяла на себя.