Соседи

— Степан, Степа-ан… — укоризненно протянул Барашков. — Что уж ты на всех то? Ну, есть одна овечка в стаде. Но остальные-то!

Не найдя подходящих возражений, Степан Ильич покрутил головой и хмыкнул.

— Я представляю, заикнись я отцу, что, видишь ли, захотел на море, знаешь, что бы он со мной сделал? Да и тебе не до морей было!

— Сравнил!

— Я о воспитании говорю. Ну что это такое? Сами еще у матери на шее, а уж ребенка завели. Ну ладно, так получилось, завели. Так думайте же о нем! Нет, хоп-топ, поехали. И она сама — хоть бы слово им. Нет, еще радуется!

Глядя по-прежнему в окно, Василий Павлович сказал:

— Ты же ничего не знаешь, Степан, а кипятишься.

— Чего я не знаю?

— А того! Ты знаешь, что ей девка заявила? «Я, говорит, руки на себя наложу, если что!» Ну, в этом роде что-то.

— Уж не из-за этого ли своего? — Степан Ильич с брезгливой миной изобразил очки и оттопыренные губы. — Врет. Пугает.

— А черт ее знает, что ей может в голову взбрести! У меня Василий в техникуме учился. Так что ты думаешь? Одна деваха у них тоже по такому делу возьми сдуру уксуса и хвати! А если и эта вдруг? Что тогда делать? Да она же с ума сойдет! Да и сойдешь. Растила-растила, тянулась-тянулась… Понимать же надо, Степан! Сам знаешь, как одному остаться.

— Мне-то она почему этого не сказала?

Василий Павлович усмехнулся:

— А ты услышал бы? Эх, Степан, правильно она вчера тебе сказала: весь упор ты на себя делаешь. Ну, может быть, и не один ты в этом виноват — бобылем живешь, а все же давай думай и о том, что она тоже человек. У тебя — свое, у нее — свое. Нельзя так, Степан. Эх, бабу, бабу надо тебе в дом. Клавдия Михайловна твоя не в счет. Она — как ординарец.

— Бабу… Ишь, сват нашелся! А ты что вчера — глухой был? Ничего не слышал?

— Да слышал. Как не слышать! Но — только не кипятись, Степан, ладно? Говори спокойно. Ну вот чего ты вчера взъелся на нее? Она же, если разобраться по совести…

Но спокойно вспоминать о вчерашнем Степан Ильич не мог.

— Да как же ты говоришь… Да ведь она же… Да ты подумай только, вдумайся! Я сам, выходит, погубил Бориску, сам повел его под пулю!

Барашков выставил перед собой обе руки:

— Спокойно, Степан… Не говорила она этого!

— Да как же не говорила? Или я глухой? Не сберег я, видишь ли! А я, если ты хочешь знать, только и живу тем, что Борис таким оказался! Я сам в пятнадцать лет винтовку в руки взял! И ты ведь тоже! Так какого же черта…

— Возраст, возраст существует призывной, Степан!

— И пускай существует! Пускай! А мы без всякого призыва. Потому-то нас никто не завоюет и не победит. Да! Нас могут только всех убить! Только! Всех, со всеми! С детьми нашими, с бабами, со стариками, с инвалидами. А победить… вот на-ка! — и, лихорадочно блестя глазами, Степан Ильич показал фигу.

— Все верно, Степан, все правильно. Но, ты думаешь, она так же не считает?

— Нет, не считает! В этом все дело. Мне надо было блат искать, знакомых. Вот как она считает! Пусть бы все другие воевали, но только не мой. А я не могу так, не могу!

Степан Ильич завертел шеей, точно ему стал тесен ворот рубашки. Помолчали. Василий Павлович прохаживался по комнате.

— Ладно, пойду я. — Степан Ильич поднялся. — Работай.

— Чего ты мелешь? Какая теперь работа? Сиди давай!

— Нет, пойду. Не могу.

— Ну, так и я с тобой. Пошли, походим.

— Тебе-то зачем?

— Вот еще! Пойдем, может, где пива выпьем. Ну, не пива — просто посидим. Вдвоем веселее.

Собрался он быстро. Степан Ильич ждал его за воротами. Шагали некоторое время молча.

— Слушай, Степан, — не вытерпел Барашков, — сознайся: свербит вот тут, а? — И постучал себя по груди.

— Свербит, брат, — признался подполковник, глядя себе под ноги. — И зачем меня черт в это путешествие понес? Ведь как все было хорошо!

Василий Павлович помялся.

— Слушай, может, я ей позвоню, а? Не возражаешь?

— Это зачем еще?

— Ну как зачем? Спрошу. Может, с нами позову… Постой, постой, Степан. Не заводись. Все понимаю, больно ударила. Но… Ты думаешь, у меня дома без скандалов? Что ты! Другой раз так разлаемся — дым коромыслом. Плюнь, не обращай внимания. Знай свое, и все. С ними разве сладишь… Ты постой, постой, дай уж до конца договорю. Ведь тянет же тебя к ней! Тянет?.. Ну вот. Чего душу-то ломать? Давай позвоню — не возражаешь? Можно?

— Черт с тобой, звони. От тебя же все равно не отвяжешься.

Они подошли к телефонной будке, Барашков стал набирать номер. Степан Ильич поджался в ожидании. Он представил, как загремит звонок в знакомой квартире. Интересно, кто возьмет трубку?

«Ага, ответили!» Василий Павлович высунулся из будки, стал махать ему рукой.

— Степан, она за какой-то машиной побежала! Куда-то едет, что ли…

— Куда еще? — нахмурился он. — Зачем?

— Иди, сам говори. Там какой-то дурак. — Барашков протянул ему трубку.

— Алло! Кто это? А, это вы… — Степан Ильич узнал голос интенданта и показал Барашкову, чтобы он прикрыл дверцу.

— Вам Наточку? — спрашивал Митасов. — Но я же сказал — она вот-вот придет. Она побежала вниз ловить машину. Алеша уже сидит на чемодане… Как, вы ничего не знаете? Она же уезжает. Да, да, прямо сейчас. Звонили из Геленджика.