Соседи

Паша не понимал этого, ему нравились веселье и суета в большой комнате: расставленный для гостей стол, нарядно выглядевшие бутылки, казавшиеся очень вкусными салаты и закуски – особенно на фоне достаточно скудной тогдашней жизни.

Конечно же, его нервная, энергичная мать с непременной сигаретой в зубах выглядела куда привлекательнее своего молчаливого мужа.

Но потом Павел стал жалеть отца и через жалость вроде бы понимать. Когда приходили гости и начинались умные разговоры, шутки, анекдоты, песни под гитару, мать прямо расцветала. Она прекрасно пела, могла без устали просидеть за столом до утра, парируя остроты и пускаясь в язвительные умственные рассуждения.

Часов в десять Павла обычно отправляли спать, а вскоре к нему в комнату приходил отец, извинившись перед гостями и однообразно ссылаясь на срочную работу. Павел засыпал и сквозь сонное забытье все-таки видел отца, сидевшего за столом или в кресле рядом с торшером и читавшего книгу. Утром, собираясь в школу,

Павел видел в большой комнате (родительской спальне) и на кухне грязную, кое-как составленную посуду, валявшиеся прямо на скатерти селедочные кости, стоявшие на столе пустые бутылки, недопитые рюмки и чашки с чаем, в которых плавали окурки и бумажки от конфет. Пахло кисловато остатками уже несвежей пищи, табачным дымом, алкогольными испарениями убравшихся восвояси гостей. А мать, держа в руке зажженную сигарету и поминутно затягиваясь ею, хмельная не от вина, а от гостевого азарта, широко распахивала дверь в комнату Павла, где в кресле кемарил отец, и яростно, даже презрительно говорила ему одну и ту же фразу: “Ну а ты все сидишь?! Может, порох выдумал?” И, рассмеявшись зло, шла на кухню мыть посуду, а отец плелся следом ей помогать: носить грязные чашки, тарелки и рюмки из комнаты к мойке.

Родители разошлись в 1974-м, едва Павлу исполнилось восемнадцать лет и он поступил в университет. Отец с новой женщиной снимал какие-то московские углы, мать вскоре вышла замуж и переехала.

Уже на третьем курсе Павел женился, как и многие интеллигентные юнцы, оставленные родителями и искавшие опору в браке. Второй раз он женился после аспирантуры, завел двух детей, но дурной родительский пример показал, что ничего уж такого страшного в разводе нет. И он развелся во второй раз. И загулял, живя один в дуриком доставшейся ему комнате коммунальной квартиры в

Медведкове. Соседями с начала восьмидесятых были бабушка с внучком. Внука звали Женей, длинненький и тоненький, как церковная свечка, опекаемый не только бабушками, но и многочисленными тетушками, он собирался после школы идти в науку. По примеру Павла, относясь к нему с почтением, только на

“вы” и никак иначе, он выбрал филологический. Женя был погружен в переживание культуры. И считал, что Галахова сама фамилия обязывает быть нерядовым ученым. А потому и осуждал, но тихо, религиозно, он еще и верующий был, беспорядочные связи Павла и сопровождавшие их пьянки. “Зачем вам это? – робко спрашивал он. Все эти пьяницы и блудницы? Ведь вы же понимаете, что злу выгодно, если ум и добро бездействуют, погрязают в животных страстях. Помните, вы обратили мое внимание на одно место из

Евангелия от Иоанна? Я его наизусть запомнил: “Тогда Иисус сказал им: еще на малое время свет есть с вами; ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма: а ходящий во тьме не знает, куда идет”.Слова простые, но ведь по-прежнему много зла и тьмы кругом, Павел Вениаминович! Вы же можете. Вам же дано свет нести, то есть просвещать”. Павлу, однако, в ажиотаже перестройки, когда сама кровь бурлила, казалось, что мальчик

Женя живет вне времени и пространства, не знает, что есть жизнь помимо книг – в борьбе группировок, идей, в любви пылких и желанных женщин. А потом в конце весны умерла Женина бабушка, как раз когда шли его выпускные экзамены. И через неделю после ее похорон Женю насмерть сбил так и не опознанный джип с каким-то сильным мира сего за рулем. Говорили, что сыном бывшего члена политбюро. Из Склифосовского тетушки отвезли племянника прямо на кладбище, не завозя домой. Все лето Павел жил без соседей. А осенью 1993-го к нему подселили Раису Власьевну с дочкой Зиночкой, тогда девятиклассницей.

Павел чувствовал, что пот стекает по лбу, по шее, а тело стало влажным от жары. Он вытер лицо платком. Скомкал, сунул в портфель: в карман брюк не мог, они словно прилипли к ногам. Он с подростковых лет не знал более сильного удовольствия, чем езда в автобусе или трамвае. На короткое время поездки он полностью выключался из служебной и деловой жизни, не давая себе думать о работе и пуская мысли бродить по сторонам: пусть сама жизнь без помех крутится у него в голове – так, как бы случайно, до чего-то важного и добредешь. Дорога в переполненном транспорте всегда была для него моментом размышлений и воспоминаний, длинных, бессвязных, ни к чему не обязывающих, но необходимых всему его существу.