Соседи

Бодрый свадебный марш, который слышался сквозь глухие стены архива, окончательно испортил ей настроение, и она сразу припомнила, что ее муженек не ночевал сегодня дома, и дала себе зарок вывести его на чистую воду, как только тот объявится. Инесса выплыла из архива без справки и какой-либо надежды поселиться во дворце. Подлость цилиндра, который преступно произдевался над ней, была ей теперь особенно очевидно. Марать руку ей об него тоже не хотелось, тем более заниматься его распиливанием. И ей пришла в голову мысль, которая показалась Инессе гениальной. Она даже пискнула от удовольствия, словно ей подарили брильянт «Кохинор». Правда, от этой мысли цилиндр чуть, не задохнулся от возмущения, потому что доведенная до исступления не состоявшаяся принцесса задумала спустить его в общественный туалет. Его, который был пажом и любимцем придворных дам, которые ласкали его золотые кудри, называли Аполлоном и позволяли вытворять с собой всякие шалости. Только не это, думал цилиндр. Пусть уж Нарцисс разрежет меня на маленькие кусочки и душа моя отлетит в Аид за то, что я был так нежен с женским полом. Проклятый Калиостро не оценил моей доброты к его пассии, которую я развлекал, когда тот шатался неизвестно где… Черная неблагодарность! Ведь он не уделял ей внимания, и та могла оказаться в лапах простолюдина. Вот уж поистине… Но он не успел произнести панегирик о человеческой неблагодарности, потому что удушливый запах подсказал ему, что он, как оказалось, уже проделал свой последний путь и туалет, хотя и приватизированный, неминуемо приближается к нему, и тогда… Ноги, мои ноги, думал цилиндр. Если бы у меня только были ноги. И тут, к своему удивлению, он почувствовал, что у него выросли ноги. Более того, на ногах его красовались подобающие его положению чулки с гульфиком и обуты они были в туфли с загнутыми носками, которые он носил в своей родной Италии. Триста лет назад. И этим загнутым, хотя и мягким носком он, извернувшись, пропечатал Инессово солнечное сплетение, и та, ошарашенная, выпустила его, и он на своих ногах, на которых по причине длительного их отсутствия чувствовал себя не очень уверенно, ринулся вдоль улицы Гетмана Сагайдачного, рассчитывая улизнуть от разбушевавшейся красавицы. Но та, впервые в жизни задумав совершить смертоубийство, совсем не как принцесса тупотела за ним ногами, рассчитывая догнать и удушить подлый головной убор. И трудно сказать, чем завершился бы их взаимный спурт, если бы сонный после вчерашнего гаишник, которому со вчерашнего дня не удавалось никого оштрафовать, не решился положить конец этому разгулу страстей на проезжей части. И, отчаянно свистя, он бросился им наперерез, чтобы оштрафовать обоих, потому что его мало интересовало, почему у голенастого карлика нет головы и почему, колыхая своими прелестями, дебелая дамочка несется за ним. У него был к ним свой интерес, который, даже при всей симпатии автора к лицам его профессии, трудно назвать альтруистическим. И ему удалось ухватить карлика за шляпу, а дамочку за воротник, и он для убедительности даже поднял их над грешной землей, чтобы они осознали, что суровая рука закона положила конец их бесчинствам, и те, почувствовав себя несчастными куклами Барабаса, сделали вид, что искренне рады оказаться в его обществе. Уж лучше милиционер, чем верная смерть, думал цилиндр, а Инесса думала только о том, как испросить у представителя власти разрешение остаться со своим недругом наедине. И каждый из них принялся с пылом излагать свои доводы, к большому удивлению прохожих, которые ненавязчиво окружили место происшествия, словно утром в понедельник у них не было другого дела, как пялиться на шляпу-цилиндр с человеческими ногами и полногрудую шатенку. Гаишник наконец поставил их на землю, но свидетели ему не были нужны, и он прорычал, что сейчас начнет собирать показания. И попросил приготовить паспорта. Разумеется, уже в следующее мгновение на месте происшествия не осталось ни одной живой души, а полумертвая от страха Инессина трепыхалась в переволновавшемся сердце из последних сил.

– Гражданочка, – тем временем втемяшивал ей в башку гаишник ее вину, – так себя вести нельзя. Придется вас оштрафовать.

И он сладострастно, при воспоминании о том, что как это приятно, когда у тебя в руке что-то шуршит, вздохнул. Инесса по своей закоренелой женской наивности, которую совсем не уменьшило общение с Соболем-Бессмертным, истолковала этот вздох как чуть слышную увертюру в направлении ее женского естества и ласково придвинулась к служивому человеку, чтобы тот, ощутив ее тепло, оттаял и отпустил ее на все четыре стороны. Но человеческое тепло было последним из того, что было нужно заиндевевшему на посту стражу порядка, и он томно прошептал в кругленькое ушко несостоявшейся принцессы:

– С вас гражданочка, двадцатник, потому что я сегодня добрый, а то вы бы и стольником не отделались. Платите и уходите. А его я с собой заберу.