Соседи

— Одному и в своем доме не сладко, — не сдавался дед Митрий. — А кто тебе варить будет? Сам? Ой-ли?!

И, будто все решено, старик хлопнул Сашку по плечу:

— Не хочешь сейчас идти со мной, приходи позже. В Ковляе с краю второй дом. Спросишь, где дед Митрий живет, любой покажет. Лады?

— Спасибо, дед Митя… — Сашка опустил голову, помолчал, потом сказал рассудительно: — Из дома уходить мне никак нельзя. Хозяйство ведь не бросишь.

— Какое хозяйство? Закрой дом на замок, и все хозяйство!

— Нельзя, дед Митя. Во дворе куры у нас.

— И много их?

— Восемь кур и три петуха.

— Ох, эти куры да петухи! — вздохнул дед Митрий и развел руками. — Отпусти их на волю, пусть гуляют по лесу.

— Ага, отпусти. Отец за это… — Мальчишка не досказал, но дед Митрий и сам понял: своими курами Семен дорожит, как самой большой ценностью.

Сашка потрогал руками раков, что были за пазухой, позвал собаку:

— Йондол, вперед!

Собака гавкнула и помчалась галопом, затем, подождав Сашку, затрусила рядом.

Их путь лежал в больницу. Сашка торопился проведать отца. Он молчал. Собака тоже. Лишь дойдя до моста, Йондол остановился, увидев свое отражение в реке, и зарычал.

— Идем, Йондол, идем! — позвал Сашка.

Когда собака прибежала, спросил:

— Ты как думаешь, Йондол, отчего папа с крыши полетел? А! Ты сегодня утром не видел его, когда он собирался на работу? Из бутылки ничего не наливал? Налил? Ну тогда больше не о чем толковать. Понятно, почему свалился с крыши. А тебе, Йондол, жалко моего отца? Эх, Йондол, Йондол, и почему ты не зарычал на него, когда он за бутылку взялся? Рявкнуть нужно было, может, и не налил бы. Тогда бы горькая вода в голову не ударила и ногу не сломал бы. Ты не знаешь, что такое горькая вода? В бутылках ее держат. Как мать умерла, папа их часто покупает и приносит домой. А ты, Йондол, помнишь мою маму? Помнишь, какая она была хорошая, добрая? Молодец, ты никого не забываешь. А помнишь, как мы с тобой в лес за клубникой для нее ходили? Кувшин доверху набрали. Я тогда тебе дал немного клубники, а ты не стал есть, отказался. Весь кувшин целиком мы моей маме принесли. Она очень болела. Помнишь?

Так и шли Сашка и Йондол до Ковляя. Сашка то молчал, то снова принимался что-то горячо доказывать псу.

Больница находилась в центре Ковляя. Это было белое кирпичное здание, огороженное дощатой изгородью. Во дворе росли яблони и вишни.

— Ты здесь подожди, а я войду, — приказал Сашка собаке и открыл дверь.

Но Йондол, всегда послушный и исполнительный, на этот раз почему-то проявил своеволие. Юркнув между ногами Сашки, он оказался в больничном коридоре раньше своего хозяина.

Сашка рассердился на Йондола. Хотел его выгнать, да чуть самого не выгнали. Откуда ни возьмись, появился сердитый мужчина с метлой в руках. Он так огрел Йондола, что тот, взвизгнув, подскочил и вылетел, как ошпаренный, на улицу.

— Зачем собаку в больницу привел? — спросил сердитый мужчина.

Саша напугался, как бы ему самому метлой не попало. Сбивчиво стал объяснять, что он пришел к отцу, что у того нога сломана.

Дали Сашке халат до пят. Сказали, куда идти.

В большой светлой палате четыре койки. На одной из них у окна лежит отец. Лицо бледное, посуровевшее. Нога в гипсе, приподнята. Бревно, а не нога. На сына глянул исподлобья, застонал.

— Папа… — еле слышно сказал Сашка.

Семен не ответил.

— Больно? — спросил сын.

Отец кивнул: больно.

Он сжал в большой своей руке Сашкину руку, посмотрел на него подобревшим взглядом. Тяжело вздыхал, говорил мало. Сыпались только наказы:

— От дома далеко не отходи. Пойдешь — дверь на замок закрой. Ружье никому не отдавай. За курами присматривай. Понял?

— Понял, папа.

— То-то.

Вошла сестра в белом халате, напомнила Сашке, что пора уходить. Мальчишка встал и, повернувшись спиной к строгой тете, полез за пазуху.

— Это чего? — с удивлением спросил Семен, когда сын стал торопливо совать ему что-то под подушку.

— Раки… — прошептал Сашка. — Сам ловил. Ешь, папа… — И, взглянув еще раз на отца, вышел из палаты.

САШКА НЕ ОДИН

Пастух, пригнавший на обеденную дойку стадо, рассказал дояркам, что случилось с плотником Семеном. Женщины сочувственно завздыхали: вот несчастье! С переломом ноги скоро не встанешь. Ах, Семен, Семен!

— Доктора вылечат, — сказала Анюта Офтина. Она только что пристроилась доить Буренушку, но краем уха слушала, о чем говорил пастух, о чем галдели доярки. — Меньше будет пить. А то сверх нормы частенько пригубляет.

— А что, если ногу отнимут? — сказал пастух, — И ведь могут.

— Не будет бегать за вонючей водой.

Маша слушала разговор взрослых, и ей было жалко соседа Семена. Он хоть и грозил ей прутом, но все-таки ведь человек. Как же будет на одной ноге, если вторую отрежут? На костылях быстро не побежишь.

— А его сына Сашку плотники хотят взять в Ковляй, пока отец в больнице… — продолжал пастух, поправляя висевший через плечо транзистор. — Мальчишка-то один остался. Без присмотру.

— Как это — Сашку в Ковляй? — строго переспросила Анюта Офтина.

— Сам слышал. Бригадир плотников, дед Митрий, хочет его к себе устроить…