Соседи

— Попал? — поинтересовался кузнец, веря и не веря Кулигину.

— Кровь на снегу осталась, а зверюга-то ушел, — ответил Степан, глядя в землю. — Пулей я его шарахнул. Кабы картечью… Думаю вот по следу пройтись, авось, недалеко ушел.

— Давай, давай, — как-то загадочно произнес Никон Лазарев и направился в кузню. Через час он увидел, как Степан Кулигин с берданкой через плечо заскользил на лыжах по направлению к лесу. Кузнец долго смотрел ему вслед и почему-то укоризненно качал головой.

Степан Кулигин переселился в Дорожайку года три назад. До этого он жил на мельнице, что стояла в восьми километрах от деревни на быстрой речке Шошеньге. Некогда мельница, нажитая бог весть какими путями, принадлежала ему. Потом пришли такие времена, что с нею надо было расставаться. Степан чуял, куда ветер дует. Поэтому сам предложил ее крестьянам, только что объединившимся в артель.

— Против новых времен я ни шагу. Околхозывайте мою меленку. А если дозволите от общества при ней состоять, буду служить верой и правдой.

Крестьяне посоветовались между собой и доверили Кулигину молоть их зерно. Почему бы и не доверить, раз человек дело знает, к тому же второму мельнику в деревне неоткуда взяться. Надо отдать справедливость, особенных злоупотреблений со стороны мельника никто не замечал. Правда, как-то обнаружили, что приусадебный участок у Кулигина слишком велик. Мельник извинился и перенес забор на новое место. Потом люди поговаривали, что сенцо на колхозных лугах иногда покашивает, а потом продает приезжим из райцентра. Однако, поймай, когда кругом лес на десятки километров. Так и жил Кулигин на мельнице с женой да двумя детьми.

Но вот пришло время, что работы у Кулигина не стало. Колхоз перешел на денежную оплату, в Дорожайке построили пекарню, а муку для нее стали возить из районного центра. Кулигин перестал за мельницей следить, и она пришла в ветхость. Еще год после этого его семья жила на Шошеньге, почти ничего не делая для колхоза. Потом мельнику предложили переехать в Дорожайку. Скрепя сердце, но не показывая этого людям, он переехал. Ему помогли отстроиться. Так в Дорожайке появился новый добротный пятистенок. Вскоре дочь мельника уехала куда-то в город, а сам он с сыном Пашкой начал ходить на разные колхозные работы, наказав жене сидеть дома. Ничем особенным в колхозе Кулигин не отличался, разве что получил нелестный отзыв: «Этот рыбку меж пальцев не упустит».

…Из лесу Степан Кулигин вернулся с тяжелой ношей. Только успел он скинуть с плеч на крыльцо здоровенного волка, как около дома собралось почти полдеревни. Убить такого зверя — это все-таки событие, не частое даже для такой глухой лесной деревни, как Дорожайка.

— Нечего смотреть, проваливайте, — цыкнул Кулигин на любопытных, втаскивая убитого волка в сени.

— Обожди, Степан Яковлевич, не спеши, — вдруг шагнул к крыльцу кузнец. — Дай взглянуть.

— Что ж, за смотрины деньги не платят, — отметил Кулигин. — Завидуешь?

— Посмотрим, посмотрим…

Никон Лазарев вытащил волка на свет, внимательно его осмотрел. Потом, не говоря ни слова, сильным пинком швырнул труп зверя под ноги подошедших Игоря Савинова и Ивана Ерикеева.

— Вот он, други, тот, шестой…

— Он мой, мой, вы не смеете, — крикнул Кулигин, рванувшись с крыльца. — Меня на муху не поймаете.

— Уже давно поймался, — усмехнулся кузнец. — Белыми нитками шита твоя хитрость. Смотри, ведь не пулей, а картечью зверь-то убит, и уж никак не вчера.

— Вчера, а картечью-то сегодня добил, — не сдавался Степан.

— Игорь, сбегай за ветеринаром, — приказал кузнец.

Пока Савинов ходил за ветеринаром, люди стояли молча. Тут же находился и Пашка, приехавший на побывку. Степан часто моргал левым глазом, что-то бормотал в свое оправдание, не замечая даже сына.

Вот в круг с трудом протиснулся ветеринарный фельдшер.

— В чем дело? — весело спросил он.

— Определи, Пров Иванович, когда и чем убит вот этот милаш, — попросил Никон Лазарев, кивнув на зверя.

Пров Иванович осматривал волка недолго.

— Убит дней шесть-восемь назад, — наконец объявил он. — Картечью в голову. А вот по мертвому пулькой зря ляпнули, только шкуру испортили.

— Ну? — придвинулся к Кулигину Игорь Савинов. — Утаить хотел, один попользоваться премией и за шкуру получить.

— Шкурник, вот он кто такой, — сплюнул в снег Иван Ерикеев. — А мы с ним поделились по-честному.

— Эх, Степан, Степан, — укоризненно качая головой, говорил Никон Лазарев, — не компанейский ты человек.

А Кулигин, находясь в кругу односельчан, словно волк в окладе, боялся взглянуть людям в глаза и не находил слов в свое оправдание. Он по-прежнему не видел и Пашку, который тоже осуждающе смотрел на своего отца.

БЕЛЕНЬКИЙ ПЛАТОЧЕК

ВЕЧЕРОМ, после концерта, уборщица тетя Анфиса положила на стол двугривенный, значок сельскохозяйственной выставки, пустую бутылку и вчетверо сложенный носовой платочек ослепительной белизны.