Соседи. История уничтожения еврейского местечка

И возможно, здесь следует добавить несколько слов о судьбе самого овина. 11 января 1949 года, то есть сразу после волны арестов в Едвабне, в ломжинское Управление общественной безопасности пришло письмо от Хенрика Крыстовчика. «Итак, в 1945 году в апреле мой брат Зыгмунт Крыстовчик был убит за то, что был членом ППР и было ему поручено организовать ККВ, что он выполнил. Затем он был избран председателем. Будучи председателем ККВ, он приступил к восстановлению паровой мельницы на ул. Пшистшельской, бывшая еврейская собственность. — Далее Крыстовчик объясняет, кто и как убил его брата, чтобы завладеть мельницей, после чего добавляет, что строительный материал на мельницу поставил именно брат, который работал плотником, и резюмирует: — Бревна были взяты из овина гр. Шлешинького Бронислава, который мы разобрали по той причине, что немцы ему отстроили новый, взамен старого овина, который сгорел вместе с евреями, который он отдал добровольно сам, чтобы в нем сожгли евреев»[122].

Значит, вокруг этого дела и бывшей еврейской собственности в городе разыгрываются интриги даже в 1949 году.

Сожжение едвабненских евреев дало тот же эффект, что применение из сегодняшнего арсенала боевых средств нейтронной бомбы, — ликвидированы все собственники, при этом их материальные блага остались нетронутыми. Значит, кто-то на этом совсем неплохо нажился. А поскольку довоенные отношения в Едвабне между горожанами — как сказал старый аптекарь более полувека спустя — были «довольно идиллическими», то, может быть, именно алчность, а не какой-то атавистический антисемитизм была тем истинным скрытым мотивом действий организаторов страшного убийства?

БИОГРАФИЧЕСКИЕ ПОДРОБНОСТИ

В деле Рамотовского и его подельников, кроме протоколов допросов свидетелей и подозреваемых, находятся также разнообразные письма и прошения, которые позволяют нам ближе познакомиться с главными (анти)героями описанных событий. Свое вступительное определение — что это были такие обычные люди — я основывал на персональных данных с первой страницы протоколов допросов. Но о некоторых из них мы можем сказать несколько больше, чем только назвать возраст, количество детей и профессию.

Вскоре после январских арестов жены заключенных начали слать письма в Управление безопасности, объясняя роль их задержанных мужей в еврейском погроме. Вот, например, содержание письма Ирены Яновской, жены Александра, от 28 января 1949 года: «В критический день немецкая жандармерия с бургомистром и Василевским-секретарем во главе ходила по домам, выгоняя мужчин для присмотра за евреями, которых уже согнали на рынок, среди прочих вошли в мой дом, где застали мужа, и, строго приказав и пригрозив, с оружием в руке, выгнали мужа на рынок. Муж перепугался, он не знал, о чем идет речь, и сам боялся, так как при первых Советах работал чиновником, выполняя функции инспектора молокозавода»[123]. Янина Жилюк пишет прошение по делу своего арестованного мужа, датированное тремя днями позже: «Мой муж до времени начала немецко-советской войны в 1941 году работал старшим по сбору налогов. Из-за этого после прихода немцев в 1941 г. он должен был скрываться, поскольку все, кто работал с Советами, подвергались преследованиям»[124].

Разумеется, все должны как-то жить, при Советах государственная бюрократия непомерно разрослась, значит, жене арестованного сталинскими органами безопасности могло казаться логичным, что подчеркивание заслуг мужа на службе советской администрации как-то облегчит его судьбу. С другой стороны, осторожность требовала обходиться в подобных случаях без вымысла, поскольку сами Советы (а именно им в конечном итоге прошения были адресованы) лучше знали, кто с ними сотрудничал и в какой роли. Поэтому я счел бы эти две биографические подробности, самое большее, курьезом и малозначимой деталью, если бы не еще два откровения, на этот раз основных персонажей едвабненской драмы.