Соседи (СИ)

И это была еще одна причина, по которой Ульяна не хотела сейчас идти к соседу. Пять следующих лет не прошли для их панельной девятиэтажки бесследно: Уля понятия не имела, каково пришлось другим её обитателям, но жизнь Ильиных спустя эти три или четыре месяца начала отдаленно напоминать… дайте-ка подумать… ад, да. Именно тогда Егор купил подержанную «Ямаху», чей оглушительный рев с тех пор сотрясает их тихий двор по десять раз в сутки. Именно тогда у него откуда ни возьмись, как грибы после дождя, объявился вдруг десяток-второй-третий буйных знакомых, и дверь в квартиру перестала закрываться. Складывалось устойчивое ощущение, что у него там шарага. Балаган! Если Ульяна сама сталкивалась с ним в коридоре или у подъезда, то всегда, то есть, вообще всегда его сопровождала новая девушка. Если музыка грохотала на весь дом, так это у Егора. Если пьяные вопли и смех — так это из Егоровой квартиры. Если по утру на всю лестничную клетку отвратительно несло перегаром — так это спасибо Егору и его дружкам. Если хотелось полюбоваться на само равнодушие — стучись в Егорову дверь. Открывало тебе Равнодушие.

Мама, в смятении и ужасе наблюдавшая за тем, «во что», а точнее, «в кого» он постепенно «превращается», переживала, стенала, заламывала руки, тихо плакала, вливала в себя вонючий валокордин, а потом… Потом поставила на нём крест.

Периоды относительного затишья настали лишь спустя года три. Сначала очень короткие — Ильины не успевали выдохнуть, как представления начинались по новой, — затем они удлинились. И еще удлинились. Неизменным оставались лишь не замолкающий рокот «Ямахи» и безучастное выражение его лица. Наконец, настали благословенные времена, когда тишина стала преобладать над вакханалией. Тишина, да, ну, если не считать гитарных переборов по ночам, но с этим Ильины готовы были мириться. По сравнению с тем, что творилось три осени, три зимы, три весны и три лета, можно было сказать, что Егор почти успокоился, даже стал заглядывать к ним иногда за помощью, вспомнив про «тетю Надю». А безразличие на его лице сменилось беспечностью. Но всё равно нет да нет — и что-то вновь на него находит, и опять дверь не закрывается, и снова возникает ощущение, что в этой квартире чуть меньше чем на восьмидесяти квадратах умещаются бордель, кабаре и казино, которые еще и работают одновременно. Вот сегодня, например… Она, безусловно, очень рада — нет! — тому, что у Егора столь насыщенная половая жизнь, но вообще-то в этом доме стены из картона, если что!

«“Оставь надежду, всяк сюда входящий”…

………..

Да он наверняка до сих пор не один, на фиг мне туда вообще идти?»

Вот о чем думала Уля, прячась за спиной Вадима, уверенно отстукивающего в соседнюю дверь под пристальным, полным сомнений взглядом мамы. Паника, охватившая её стремительно, парализовала сознание и ноги, сердце шарашило, как у какого-нибудь зайца, за которым гонится лиса. Ульяна пыталась сообщить, что все-таки пойдет к себе, чтобы переодеться, вот и рот уже открыла, но тут замок щелкнул, нутро в последний раз встряхнуло, слова застряли в горле, и все волнение куда-то подевалось. Поздно. Волноваться о чем-то стало слишком поздно. Это как в очереди под дверью стоматологического кабинета сидеть, трясясь в ожидании своей участи, а потом попасть в ненавистное кресло и со всем в тот же миг смириться.

Это как полжизни, артачась и протестуя, не посещать именно эту могилку с воспоминаниями, погрести ее под наслоениями мыслей, людей и событий, позволить ей зарасти и затеряться в дебрях сменяющих друг друга дней, недель, месяцев и лет — и вдруг ясно и обречённо осознать, что всё это время старался впустую. Что если только захочешь, если себе разрешишь, то дорогу туда найдёшь вслепую, с шорами на глазах. Покориться пришедшему осознанию, опустить руки и сдаться на милость флешбэкам.

Егор явно собирался на выход.

Нутро-то встряхнуло, слова-то застряли, язык-то к нёбу прирос, зато художник в ней мгновенно обрёл голос, заключив, что вид сосед имел весьма живописный. Взъерошенные полотенцем волосы умудрялись даже во влажном состоянии стоять фактически дыбом; свободно болтающуюся на плечах клетчатую рубашку Егор застегнуть не потрудился, и Уля, страшно смутившись данным фактом, а заодно и пытаясь утихомирить ни с того ни с сего встрепенувшуюся в ней творческую личность, поспешно отвела взгляд в сторону. А поздно: картинка уже отпечаталась на сетчатке глаза — во всех нюансах. Сработал профессиональный навык: мгновенно выхватывать из общего частное, подмечать в обыденном красивое. И запоминать — рано или поздно пригодится. Вот и здесь взгляд перед тем, как мозг подал сигнал моргнуть и срочно переключиться на выкрашенную в беж стенку, успел выхватить бледную кожу, выраженный рельеф мышц, обнимающие рёбра чернильные линии, редкие веснушки на груди, небольшой блёклый рубец аккурат под левой ключицей и едва намеченную дорожку волос, убегающую под пояс брюк. Спасибо, брюки там, где им и положено находиться.