Соседи (СИ)

22:37 От кого: Том: [аудиосообщение] Знаешь, сколько моих знакомых уже там? До хуя… А знаешь, сколько им лет? — послышался звук, похожий на обреченный смешок. — В основном до тридцатки, до сорокета. Этот до тридцати с хреном дотянул… Он сторчался, а кому дело? Да никому. … … … Нашли через неделю, и то, походу, случайно. Бомжевал… — на фоне с глухим стуком упало что-то лёгкое, следом раздалось неразборчивое бормотание. — Пф-ф-ф… Иди сюда. М-да… Я такой же, как он, они все. Мы все – му-у-у-сор. Мусор. [Отбросы ?]. … … … Смешно. Вроде люди, вроде нет… Зачем я тебе всё это рассказываю?.. Потому что ты очень настойчивая, ты открытая, чуткая… Правда, раньше мне казалось, что ещё и тактичная… В общем, ладно, — прерывисто выдохнул он. — И ты наивно считаешь, что это мне поможет. Хэ-э-э… зэ-э-э. … … … Спасибо за заботу, конечно… Не знаю, зачем тебе чужое на себя брать.

Том замолчал, на минуту, наверное, а запись продолжалась. И Ульяне, которая перестала ощущать под собой хоть какую-то опору, казалось, что она слышит, как шевелятся его мысли. Как он решается.

— Наверное, первое воспоминание … … … моё – не мама, не папа, а огромный зал, наполненный детьми. Гигантский… И там много нас… А, да, еще рёв по ночам, вот. Чужой … … … Где-то совсем рядом… А ты уже плакать разучился… И как пол скрипит… Я не помню своей матери. Однажды мне рассказали, что меня [ночью?] нашли. На автобусной [остановке?]. Завёрнутого в тряпки какие-то, — хриплый, тихий, убитый голос звучал отрешённо, словно речь шла не о брошенном на улице младенце, а о мешке картошки. — Все моё раннее детство в детдоме прошло, с первого года. Хер знает, может, [с первых?] дней. … … … Просто выбросили. Избавились от ненужного, я им [жить?] мешал, — бормотание то и дело переходило в еле слышный, неразборчивый шепот. Ульяна оцепенела, не могла найти в себе сил шевельнуться, взгляд уперся в стенку, а стенка постепенно начала размываться. Слух приходилось напрягать изо всех сил. — На хуй им не сдался. Зачем тогда рожать, вот в чём вопрос. Грех на себя не хотела брать? Ну да… А вот это – не грех? Сломанные жизни – не грех? Я-то выбрался, а другие? … … …Находят вон под мостами трупы до сих пор, — в каждом слове сквозила горечь, каждое слово, прежде чем прозвучать, словно через невидимую преграду прорывалось. — И будут находить. … … … В пять лет я о себе понимал уже всё. А в четыре часто представлял, какая у меня мама, придумывал, как она за мной придёт, из окна высматривал. … … … Думаешь, пришла? — чуть окрепший было голос сломался и треснул. — Угу. Десять раз.

— Ха! Что ты хочешь от меня услышать, а? — боль. Чужая боль просачивалась через наушники прямо в мозг, прямо в сердце, и там оседала. Чужая боль её парализовала. — Хочешь, расскажу тебе, как у нас в [инкубаторе?] [порядки?] наводили? А просто. Кто сильнее, тот и прав. Кто жестче вмажет, тот и прав. Кто зубов больше выбьет, тот и молодец, того боятся и не лезут, тому [???]. Дедовщина цвела … … … Один раз девчонку в окно выкинули. Со второго этажа. Выжила…  Воровать заставляли для командиров. … … … Мне был привычнее удар в рожу или под дых, чем поглаживание по голове. О поглаживаниях там никто и не мечтал, — в уши просочилась его тоска, Том вновь надолго замолчал. — Я не знал, что это… Домашним не объяснишь. … … … Ты с пелёнок понимаешь, что никто тебя не защитит, никто не вступится. Что защищаться ты должен сам. И ты защищаешься, блядь. Потому что жить хочешь, — на выдохе заключил он. — А прогибаться – нет. Я, [по крайней мере?], не хотел.

— Воспиталки на всё закрывали глаза, они выгорали там, на такой работе, не справлялись ни с нами, ни с собой. Помню одну особенно озлобленную, была у неё парочка любимчиков, … … … Я… — Том как-то нервно усмехнулся там, что ли, Уля не поняла, его голос сипел. Понимала она одно: её жизнь после этих голосовых больше не будет прежней. Никогда. Боль пропитывала собой всё вокруг, прошивала её насквозь. Она сама стала его болью. — При каждом удобном случае воспиталка эта напоминала нам, что мы [отказники?]. Нравились мы ей очень. … … … Логика знаешь, какая была? Раз отказники, значит ущербные. Потому что нормальные мамашки от нормальных детишек не отказываются. Следи за пальцами, — засмеялся Том обессиленно, и от этого смеха стало жутко. — Варик первый: отказываются шлюхи, наркоманки, бомжихи и пьяницы. А гены-то передаются. «Яблочко от яблоньки», м-м-м? Да-а-а, кла-а-а-асс…. Как тебе такое, Илон Маск? Варик второй: это что-то, значит, в нас не так, мы где-то сломаны. И ведь, сука, блядь, не поспоришь! На выходе все равно уроды. … … … Вот ещё помню, как она нам сказки рассказывала, спать нас укладывая: «Своим мамкам вы оказались не нужны, а нам тут нужны, что ли? Избавиться бы от вас побыстрее, сил нет. Жаль, утопить нельзя, иногда очень хочется. Особенно тебя!». И на меня как зыркнет. «Ты как ящик этот… как его… Пандоры. Не знаешь, что из тебя вылезет», — говорила мне. … … … Я же подкидыш, наверное, поэтому так считала. У неё еще такое родимое пятно на пол-лица было, я её боялся очень…