Соседи (СИ)

А «спасибо» и впрямь зазвучало, но много-много позже, вместе с осознанием её значимости. Зазвучало про себя. А им не сказал.

— Спасибо, баб Нюр, — пробормотал Егор, на всякий случай отодвигая на противоположный край стола бутылку с коньяком. От греха подальше.

— Меня-то за что благодарить, Егорушка? — всплеснув руками, удивилась баб Нюра. — Это матери твоей спасибо, светлая голова.

— За понимание, — ответил Егор со всей искренностью.

На языке вертелся вопрос, который уже лет сто не давал ему покоя и который он до сих пор так и не решился озвучить. К баб Нюре он за свою жизнь со всяким приходил, рассказывал вещи, которые не был готов рассказать излишне впечатлительной, принимающей всё чересчур близко к сердцу маме, но тему прошлого они не обсуждали никогда.

— А как вы… узнали вообще? Про… Ну, про меня?

Ну, в самом деле, как? В Москве о его прошлом знали лишь пара-тройка детских «специалистов», классный руководитель да баб Нюра. Мама просто однажды поставила его об этом в известность, сообщив, что бабушка из соседнего подъезда в курсе их обстоятельств, что она друг семьи и с ней можно не шифроваться. Егор принял как данное, ни разу не задав ни одной из них ни единого вопроса.

— Как? — баб Нюра на пару секунд задумалась и в большом сомнении покосилась на него, словно размышляя, говорить ли. Вздохнула. — Мальчик мой… Да как же? Да сразу сердце неладное почуяло, как первый раз вас во дворе увидела. Папа твой велосипед у подъезда перебирал, а вы с Валей рядышком околачивались. Как сейчас помню, август заканчивался. Глядела я на тебя со своей скамеечки, глядела – час, наверное, вы там провели – и поняла вдруг, что более зажатого, угрюмого и молчаливого мальчугана за всю свою бытность педагогом не встречала. На фоне твоих развесёлых родителей в глаза так и бросалось. Да ты ж за час от силы десять слов сказал, Егорушка! — воскликнула она, вновь всплеснув руками и беспомощно уставившись на него. — Как не заметить было? Потом долго к вашей семье приглядывалась, к замашкам твоим, и всё одно к одному у меня выходило – не так что-то. А весной, апрель то был, подсела к Валюше на лавочке и спросила, сколько тебе лет. Она говорит: «Девять через месяц». Вот тут-то и сложилось у меня окончательно, уж не знаю. Ты, мальчик мой, в свои девять сложением хорошо если на полных семь тянул… — протянула баб Нюра, горестно вздыхая. — Щуплый, тихий. Таких бьют, а не боятся. А тут всё наоборот выходило. Ты же ведь весь двор к тому моменту построить успел, всех птенцов домашних. Думаешь, я что ж, не видела, как вся шелупонь дворовая у тебя через полгода по струночке зашагала? Или как ты под моей сиренью на корточках курил втихаря? Или как ни с кем толком дружбы не водил? Помню, как ответ услышала, так и не выдержала и напрямую у матери твоей спросила, нет ли у них с тобой проблем, нет ли за твоей спиной каких учреждений. Ох, и перепугалась же Валечка! До полусмерти. Подумала, что я из соцопеки. Насилу успокоила. Пришлось список всех своих заслуг педагогических перед ней вывалить, прежде чем она поверила, что я без всякого злого умысла и могу быть вашей семье полезна. И созналась. Вот так и узнала. И не жалею. Лучше людей, чем твоя семья, в жизни не встречала. Такие светлые… — потянулась за рюмкой баб Нюра. — Царствие им небесное. И ты у меня один остался. Ближе сына родного стал. Дня не проходит, чтобы за тебя не молилась.

Ох и бабушка…

Коньяк развязал баб Нюре язык. Глаза её заблестели водой, рюмка в руке задрожала, и алкоголь расплескался на скатерть. Зажмурившись, она опрокинула в себя остатки, утёрла веки тыльной стороной кисти и уставилась на Егора, сокрушенно качая головой. Все её мысли лежали сейчас перед ним, как на ладони. Жалела его сейчас душа её сердобольная, пусть и знала она, что этого нельзя. Что он жалости не переносит.

— Хватит вам уже, наверное, баб Нюр, а то организм ваш вам спасибо не скажет, — пробормотал Егор, забирая бутылку со стола. С собой унесёт, просто чтобы тут не оставлять, а то кто ж знает, что ещё этой бабушке может в голову взбрести в его отсутствие. — Не переживайте вы так, у меня всё прекрасно. Сами же видите.

— Вижу-вижу, — закивала она в охотку. — Хоть на старости лет за тебя порадуюсь. А то всё один-одинешенек, как перст. Как ветер в поле. Сердце кровью обливается.

— Не надо кровью обливаться, баб Нюр, — Егор уже пожалел, что задал свой вопрос, вон ведь как разволновалась. Сейчас же реально давление бахнет и скорую, чего доброго, придется вызывать. — Поберегите себя. Всё хорошо, — поднялся он со стула, намереваясь сворачиваться от греха. — Я, наверное, пойду. И вы отдыхайте.

— Да я-то что? — искренне удивилась она. — Целыми днями только и отдыхаю, чем мне еще заниматься? Телевизор да лавочка.