Соседи (СИ)

— Егор, ты же горе луковое. Ну куда? Куда?!.. Поначалу я надеялась, что обойдётся, что она подросла, набралась мозгов и в ней сработает инстинкт самосохранения. Увы. Потом я надеялась, что у тебя хватит совести ей не пользоваться. Но ты… Потом, что ты за день-два наиграешься, бросишь её… — «Наиграешься и бросишь… День-два…» — Тогда бы она ещё как-нибудь отошла от удара. Но ведь я же звоню ей и слышу только одно: «Егор, Егор, Егор…». Она отдалилась от меня, не слушает и слушать не хочет. Она вся в тебе. А про мать забыла…

…Где он? Кухня казалась чуждой – хаотичным нагромождением деревянных и железных коробок, призванных вызвать в душе ощущение дома. Непонятное какое-то помещение, могильно холодное, погружённое в вакуум. Не имеющее никакого значения в его жизни… Ведь имело когда-то. Эти квадратные метры были местом силы, любовь жила тут, на кухне. За этим столом.

«Любовь»?..

Л-ю-б-о-в-ь. Слово, ещё днем такое понятное, естественное и вбирающее в себя смыслы… Но прямо сейчас, пробуя его на вкус, мозг «слышал» лишь странное сочетание букв. Лю-бо-вь. Смыслы стёрты. Они теперь концентрированно слетали с шевелящихся блеклых губ. Введённая в сознание доза убийственна.

— Егор, ты по-прежнему на неё влияешь, слышишь ты меня?! — через ставший нестерпимым звон в ушах всё еще умудрялся пробиваться набравший высоты голос. — Она только жить начала! Ты же рушишь моей девочке всё! Она бросила работу и осталась ни с чем. Это ведь ты её надоумил, кто же ещё? И кому она нужна теперь, такая «зеленая», без опыта, не проработавшая и года? Кто её возьмет? Но ей же стало на всё плевать. Её голова забита какой-то ерундой! Ересью! Она занята не делом, а, прости меня, херней! Гитару с утра до ночи мучает. На курсы какие-то идиотские собралась. Которые безумных денег стоят и не принесут ей ничего, только время потратит. Пять лет высшего образования – псу под хвост! Два языка! Ты думаешь, я не понимаю, откуда ноги растут? Ну, хорошо, ты на свое образование начхал, это твое дело. Но её-то, её! Ты хоть соображаешь, что творишь? Неужели ты не отдаешь себе отчёта, что жизнь моей девочке ломаешь? Что тянешь её за собой прямиком на дно? Что подаешь дурной пример, учишь безответственности? Чему ты её учишь? Да ты человека чуть не убил на её глазах, соседка сверху вчера мне рассказала! — «Стриж… И убил бы…» — Я не верю, что ты не понимаешь! Взгляни на себя, чем ты занят?! Ты в своей жизни ничего не добился, что ты можешь дать ей? Чему научить?

…Улина мать, кажется, кричала, а Егор смотрел сквозь неё, не реагируя ни на громкость звука, ни на мимику, ни на эмоции. Точно так он когда-то выслушивал вопли разгневанных нянек. Разница между тогда и сейчас в том, что тогда он толком ничего не чувствовал и, стало быть, ему было всё равно. Сейчас уже тоже всё – равно: он умер.

«Отойдет?.. Если что?..»

…Далёкий звон. Уставился в пустоту, периферией сознания фиксируя, как стакан, выпав из ходящей ходуном руки, покатился по столу, как чайного цвета жидкость струйкой потекла на пол. Лужа… Не дышалось… Как она попыталась ликвидировать последствия салфетками, но уже спустя секунды махнула рукой.

— Егор… Очнись! Ты ведь переломишь её об колено и вышвырнешь! Что, я тебя не знаю? Знаю! Ты на моих глазах вырос! Ты и сам себя прекрасно знаешь, — «Да…». — У тебя сегодня одна, завтра другая, а послезавтра третья. Ты их как перчатки меняешь, вот только-только девочку какую-то к себе приводил. Рыжую. На моих глазах! Прошло две недели, и… Уля… Неужели тебе мало? — тёть Надя, прикладывая к опухшим глазам салфетки, рыдала, вода падала на его оголённые провода… Электрический стул для души работал по прямому назначению. — Да у тебя же их сотни. И еще сотни будут. Когда ты успокоишься? Куда ты подевал свою совесть? Что ты хочешь, чтобы я, глядя на это, тебе сказала? Зачем тебе моя дочь, ответь! В коллекцию?!

…Эта женщина здесь, потому что видит суть, сердцевину. Гнилое зерно… Присыпанное обрушившимися, как снег на голову и смётшими его с ног чувствами, запорошенное отчаянным желанием жить. Жить с верой в то, что способен не только разрушать, но и строить, что всё еще иначе может быть. Что «такой». Что любовь – вечный свет и одолеет тьму. Но правда в том, что зерно никуда не делось, оно всё еще там, и стоит пойти первому ливню, проклюнется. В том, что…

«“Я не дам тебе второй раз провернуть со мной свои фокусы”…»

…Правда в том, что горбатого исправит только могила. В том, что умеет он лишь портить. Две недели назад целовал Ульяну на этой кухне, и внутри рождалась новая галактика. А теперь там и здесь – везде – пустота. За какие-то минуты разросшаяся до немыслимых масштабов чёрная дыра поглотила всё: его, смыслы, завтрашний день, планы, робкие надежды. Обращённое осколками, перемолотое в труху, всё исчезло в бездонной липкой мгле.

Не соображалось и не осязалось, сознание поработил неизбывный ужас. Он готов был признать в себе чудовище – эгоистичное, беспощадно и бездумно перерабатывающее в утиль чувства окружающих.