Сошел с ума

Пока он бегал за выпивкой, я затащил баул в комнату и с помощью кусачек и шпилек сумел взломать оба замка. Баул был забит старым тряпьем: женские блузки, пара потертых вельветовых штанов, кожаный пиджак с надорванным рукавом и в каких-то подозрительных бурых пятнах. Кроме этого, пачки скомканных газет. Больше, вроде, ничего. Вывалив на пол все содержимое, я тупо разглядывал груду барахла. На всякий случай разворошил газеты и наткнулся на полиэтиленовый пакет, туго прихваченный черной резинкой. Пощупал: что-то внутри было твердое и маленькое. Развернул и извлек из марлевого кокона обыкновенный отрубленный указательный палец. По-видимому, женский. Палец охватывало тонкое золотое кольцо с бриллиантом. Кольцо легко было снять, но я не стал этого делать. Аккуратно завернул палец в марлю, упаковал обратно в пакет и затянул резинку. Запихнул всю груду белья в баул и кое-как наладил замки. Отнес баул под вешалку. Фараон возмущенно мяукнул во сне. Он вообще не любил, когда его понапрасну тревожили.

До прихода Володи я успел тщательно, несколько раз вымыть руки хозяйственным мылом и заодно почистить зубы.

Инженер вернулся счастливый: кроме бутылки «Смирновской», приволок полную сумку пива. Я пожаловался:

— Володя, кажется, я крепко влип!

— Надо было раньше об этом думать, — он потряс бутылку и разглядывал ее на свет, определяя качество по только ему известным приметам. — Легкие деньги не для тебя, Коромыслов. У тебя натура мягкая, впечатлительная. Ты же писатель, а не бандит.

— Что же теперь делать?

— Выпей. Чего бояться. Тебе же не двадцать лет. Подумаешь, головешку оторвут. И так и так помирать скоро. Помянем ушедшую молодость, брат!

3. СИЛЬНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Рано утром баул забрали. За ним пришел молодой человек в плисовых штанах. Минут десять у меня в мозгах надрывался дверной звонок, но я все никак не мог вырваться из хмельного забытья. Молодой человек, по его словам, уже собрался перезвонить какому-то Семенычу.

— Чуть-чуть ты, батя, не нарвался, — сказал юноша без улыбки.

— Да я, понимаешь, сынок, поздновато прикемарил.

Юноша смягчился, ловко прихватил баул под мышку и на прощание сунул мне крепкую пятерню:

— Ладно, дави дальше. Извини, что потревожил.

Уже когда он был у лифта, я выскочил за ним.

— Слышь, парень! Ты телефон Полины не знаешь?

Глянул на меня, как на привидение, и, перед тем как нырнуть в лифт, успел красноречиво покрутить пальцем у виска.

Я бродил по квартире, точно по лесу, неизвестно чего ожидая. Принял три таблетки аспирина, напился кофе. В голове происходила загадочная игра: верх черепной коробки отделялся от основания и то слегка смещался, то вставал на место, как крышка кипящего чайника. Но стоило прилечь и закрыть глаза, как в воображении возникал отрубленный палец — указательный, женский, с сиреневым ободком вокруг длинного ногтя, с бриллиантовой нашлепкой… Куда меня забросила судьба?.. Прикидывал, к кому можно обратиться за советом, листал телефонную книжку и обнаружил двух-трех приятелей, достаточно сведущих в сомнительных делах, а одного даже чрезвычайно сведущего, бывшего работника КГБ, с которым когда-то немало было выпито горючей смеси, некоего Олега Поливодова, но что я, собственно, ему скажу? Познакомился с прелестной, куртуазной женщиной, ухитрился ее трахнуть, а на другой день получил на хранение сумку с отрезанным пальцем, которую к тому же утром забрали? Бред какой-то! Лепет испуганного дебила.

После десяти, когда я уже не знал, на каком свете нахожусь, и уже порывался бежать в ларек, пошли телефонные звонки, никак не добавившие настроения. Первым позвонил издатель, старый мой товарищ, он, кстати, хорошо погрел руки на «Советах Максимыча» и на «Банном триллере», и сухим тоном объявил, что переносится выпуск «Северных бывальщин», с которых я надеялся получить хотя бы «куска» три, чтобы сделать в квартире небольшой, косметический, ремонт. Издатель не счел нужным объяснять, почему переносится тираж, просто сказал:

— Положение критическое, Миша, сам понимаешь!

Если бы даже я это понимал, то есть понимал, о чем он говорит, то все равно давность наших отношений подразумевала соблюдение неких санитарных норм в таком щекотливом вопросе, как финансирование постоянного автора. Но что с него возьмешь, с Сережи Зеркальцева, если он недавно месяц гудел в Париже, а до этого отгрохал трехэтажный домище на Рублевском шоссе, отчасти, полагаю, и за мой счет. Впрочем, не стоит преувеличивать.

— Спасибо за доброе известие, — поблагодарил я, усмиряя скачки в черепе.

— Ты что, расстроился? Миша, это всего лишь перенос.

— А я думал — ампутация, — я повесил трубку. Ничего, пусть поищет других дураков, которые станут ему из семи процентов печь горячие книжные блины. Самое обидное, искать, скорее всего, долго не придется. Положение писателя можно сравнить нынче с участью электронщика, заброшенного в мезозой. Ради пропитания он будет счастлив, если ему доверят колоть орехи.