Сошествие во Ад

Она сотни раз видела его. Грубая дверь была, как всегда, притворена. Она посмотрела на нее. Значит, здесь жила Лили Сэммайл? «Я бы мог замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны». [47] Не дурной ли сон – считать себя царем пространства, замкнувшимся в ореховой скорлупе? Неслышные мелодии – застывшие фигуры на греческой вазе? Наслаждаться скорлупой как скорлупой, вазой как вазой! Она постучала в дверь, изнутри не донеслось ни звука. Она постучала еще раз; стук ее словно сделал дерево тонким листом бумаги – с той стороны стало слышно учащенное дыхание. Больше она стучать не стала; положила руку на дверь и тихонько нажала.

Дверь распахнулась. Она заглянула внутрь. Открылся неожиданно темный, узкий, уходящий куда-то в бесконечность проход. Земляной пол наклонно уходил вниз. Посреди сарайчика прямо на земле сидела женщина. Она была не одна: вокруг нее собрались обитатели отверзшихся могил. Многие из них толпились возле двери – в узком проходе хватало места для многих. Они стояли там, глядя на свою няньку, и все они были голодны. Лица – те, что еще можно было назвать лицами – бледны от многолетнего голода. А еще на них отражалось бестолковое изумление, словно они не догадывались, что терзались от голода. Пища внезапно исчезла, Маргарет Анструзер ушла, и все они умерли. Когда горнее солнце ударило по бесконечным иллюзиям, по всем их прошлым жизням, к ним пришел голод. Религию или искусство, гражданское чувство или чувственное желание, все, что способно освободить дух от самообмана, у них отняли; и вот они голодными взорами пожирают иссохшую грудь древней ведьмы. Их выпустили из могил, и они тусклым потоком устремились на свой знакомый Холм, да только не смогли пройти дальше кладбищенского сарайчика. Их кормилица сидела здесь, лелея свою последнюю иллюзию: она готова была напитать их и не могла поверить, что ей больше нечего им дать. О, как бы ей хотелось выглядеть кормилицей, любящей, доброй, хорошей, ни от кого не зависящей! А вокруг стояли голодные тени, но она их не видела. Она была женой Адама до Евы. Ева пришла на померкшую землю Эдема, чтобы спасти мир от этого демона. И вот теперь она сидит здесь, окруженная незримой толпой, отрезанная от земли, которую так долго и искусно населяла, сидит и ждет: может, хоть кто-нибудь из живых постучится, придет, попросит забвения, возжелает иллюзий, – а в чем же еще, как не в иллюзиях, человек способен найти забвение? Никто не пришел, никто не захотел забвения. Ее мертвые вернулись к ней, ее живые отказались от нее. И тут дверь распахнулась.

Паулина видела только древнюю старуху, скорчившуюся на земле. Старуха зашевелилась и попыталась заговорить, с ее губ срывалось бессмысленное бормотание, которое вдохновенный Данте приписывал стражам всех кругов ада. Ангельская сила, заключенная во плоти Паулины, лучилась из глаз девушки. Ее разум и чувства еще не совсем освоились со своей ангельской сущностью, но именно она руководила ее мыслями и действиями. Сполохи великой силы озаряли ее изнутри, пронизывали кровь, творя новое единое тело, спасенное тело. А вот чувства безнадежно отставали. Им еще долго предстояло расти и крепнуть, достичь совершенства и только тогда наполнить все ее существо, да и всю вселенную великим восторгом любви. Пока же Паулина думала, чувствовала и действовала скорее в земных категориях, чем в небесных.

Лилит, чье монотонное бормотание прервало появление сияющего видения, впустившего в ее обиталище солнечный свет, старческими помаргивающими глазками уставилась на дверь. Она увидела оболочку женщины и не разглядела зарождающегося блаженства. С трудом произнося слова, она сразу закинула крючок:

– Я могу вам помочь.

– Очень мило с вашей стороны, – ответила Паулина, – но мне помощь не нужна. Я пришла не для себя.

– Я могу помочь кому угодно, – тут же соврала старуха.

– Вы нужны Аделе Хант, – сказала Паулина.

– Вот беда-то! – воскликнула старуха. – Конечно, я помогу… Но я же не выхожу… Ей придется прийти сюда.

– Она не может, – сказала Паулина, – она больна.

– Я могу вылечить кого угодно, – ответила старуха, – любого. И тебя тоже.

– Спасибо, но мне ничего не нужно, – сказала Паулина.

– А должно быть нужно. Все чего-то хотят. Вот ты, чего ты хочешь?

Паулина вздохнула.

– Вы даже не представляете, насколько я ничего не хочу. Как я могу хотеть чего-то, кроме того, что есть?