Сосны, освещенные солнцем

Иван Иванович увидел однажды художественные «опыты» Ольги Антоновны и был поражен — так тонко она умела передать настроение, и так свежа была живопись в ее маленьких, скромных этюдах… Он, признаться, при всем уважении к этой умной и красивой женщине, не предполагал в ней столь глубокой художественной натуры и был приятно удивлен. Говорил: «Вы, Ольга Антоновна, просто прелесть, как хороши в пейзаже… И живописью владеете, можно сказать, вполне сходно. Но рисунка настоящего пока что нет, и от этого ваши работы изрядно страдают. Говорю вам от души. Рисунок и еще раз рисунок — без этого нельзя стать хорошим художником. Без доброго рисунка живопись, как всадник без головы… Рисунок — основа основ. Присмотритесь повнимательнее к полотнам больших живописцев, и вы увидите, как мастерски владеют они рисунком… Ибо, как я представляю, прежде, чем браться за кисть и живописать полюбившийся предмет, надо ясно себе представлять форму этого предмета…»

«Спасибо за урок, Иван Иванович, мне очень приятно… Но неудобно отнимать у вас время».

«Ну, сказать по правде, учитель из меня и вовсе никудышный, — засмеялся Шишкин, задумался на минуту и, поколебавшись, предложил: — А вот, если хотите, приезжайте будущим летом в Сиверскую. Места там чудесные, возможности для работы прекрасные…»

И Ольга Антоновна, конечно, с радостью воспользовалась приглашением Шишкина. Зимой она, помня совет Ивана Ивановича, много времени уделяла рисунку, работала на воздухе, когда позволяла погода, а летом вместе с группой молодых художников поехала в Сиверскую, где частенько в последнее время бывал Шишкин. Здесь они еще больше сблизились, и Шишкин то и дело теперь, глядя на ее рисунки, повторял: «Вы, Ольга Антоновна, на целую голову подросли. Поверьте. И самое главное, почувствовали музыку карандаша…» Ольга Антоновна была счастлива, чутьем женщины она понимала, что чувства, сближающие их, постепенно выходят за рамки профессиональных интересов, и тянутся они друг к другу, порой нуждаются друг в друге чисто по-человечески.

«Мне кажется, никогда и никого я так не понимала, как Ивана Ивановича, и никто меня так не понимал, как Иван Иванович, — признавалась она сестре Виктории Антоновне. — Гармония чувств и мыслей… Ты не можешь себе представить, как все хорошо у меня складывается! И все это благодаря ему… Мне даже временами страшно бывает: не может же быть всегда так хорошо, как сейчас…»

Ольга Антоновна была влюблена в Шишкина, восхищалась его превосходными этюдами, в которых более всего ее поражала законченность. Иван Иванович не терпел небрежности и недоработанности ни в чем, даже в этюдах, и не случайно многие из них оставляют впечатление вполне завершенных картин.

Ольга Антоновна перестала посещать академические классы — зачем, разве Академия сможет заменить уроки такого превосходного мастера, как Шишкин?.. Он уловил в ней тягу к пейзажу тонкому, лирическому, умение в самых простейших зарослях папоротника или кипрея, обычного вьюнка увидеть и передать мотив, созвучный душе, почувствовать дыхание природы… Шишкин радуется успехам своей ученицы более, чем своим. «Пейзаж цветов и трав, — говорил он, — такого еще не было, в сущности, и вам непременно надо идти этим путем… Поверьте, Ольга Антоновна, это ваша дорога».

Однажды зимой Шишкин был приглашен в дом Лагоды, что было для него приятно и неожиданно. И он с волнением переступил порог этого дома, где все напоминало о еще недавнем, казалось, присутствии самого хозяина, отца Ольги — Антона Ивановича Лагоды и его близких друзей Тараса Шевченко, Василия Штернберга, Аполлона Мокрицкого… На стене, у рояля, висел акварельный портрет Лагоды, написанный Тарасом Шевченко, рисунок и еще рисунок, набросок, в котором нетрудно угадать «почерк» Брюллова… Стопка партитур на столике. Ольга Антоновна садится за рояль, снизу вверх смотрит вопросительно на Ивана Ивановича: что сыграть? Он смущен, как мальчишка, не знает куда девать руки, куда самому деваться…

Мокрицкий рассказывал когда-то Шишкину о Шевченко и Штернберге, о счастливых временах, когда они посещали мастерскую великого Карла, и как однажды в мастерскую приехал Пушкин, отчего-то грустный, немногословный, совсем не такой, каким они его представляли. То были последние месяцы его жизни…

Ранние сумерки наполняют гостиную, свет еще не зажжен, и фигура Ольги Антоновны за роялем кажется таинственной, притягивающей…

«Как все-таки удивительно, порой странно переплетаются пути и судьбы человеческие!» — думает Шишкин. Спустя год после этой встречи — были новые встречи, совместная работа, разлуки, поездка в Крым, где он хотел «совершенствовать колористические возможности своего пейзажа», может быть, так же чертовски научиться владеть цветом, как это удается Куинджи, и в то же время остаться самим собой — спустя год Шишкин делает предложение Ольге Антоновне. Она колеблется, говорит, что, может, лучше будет, если все останется, как есть…

— Так не может оставаться, — возражает Шишкин. — Вас, наверное, смущает, что я не один?..