Сосны. Заплутавшие

– После вечеринки мы распрощаемся.

Она встала.

Серое платье от «Шанель».

Волнистые серебряные волосы.

Он наблюдал, как Элизабет грациозно идет к дубовым дверям.

Когда она исчезла, Пилчер подошел к своему столу.

Поднял трубку телефона.

Набрал номер.

Арнольд Поуп ответил на первом же гудке.

* * *

Если бы Хасслер смог оценить напиток, то это было бы лучшее шампанское, какое он пробовал в жизни, но нервы давали о себе знать.

Это место было нереальным.

Поговаривали, что на прокладку тоннеля, взрывные и земляные работы ушло тридцать два года. Ярлычок с ценой, должно быть, перевалил за пятьдесят миллиардов. В пещерном складе мог бы поместиться целый флот 747‑х[43], но интуиция подсказывала Хасслеру, что настоящие деньги были вбуханы в то помещение, в котором он стоял сейчас.

Помещение размером с супермаркет.

Сотни агрегатов величиной с автомат для продажи напитков стояли здесь, насколько хватало глаз, шипя и гудя. Некоторые из них выпускали белый газ, испарения качались в десяти футах над полом. Хасслер как будто шел сквозь холодный голубой туман. Потолка не было видно. Холодный воздух был чистым, ионизированным.

– Вы бы хотели увидеть ее, Адам?

Этот голос заставил его вздрогнуть.

Хасслер повернулся и оказался лицом к лицу с Пилчером. Тот выглядел щеголем в похрустывающем смокинге, с узким высоким бокалом шампанского в руке.

– Да, – сказал Хасслер.

– Туда.

Пилчер повел его по длинному проходу к задней части помещения, а потом – по другому проходу между механизмов.

– Вот и пришли, – сказал он.

Тут была клавиатура, датчики, индикаторы и цифровая надпись: «Тереза Лиден Бёрк. Дата консервации: 19.12.13. Сиэтл, штат Вашингтон».

Внизу в передней части аппарата тянулась полоса толстого стекла в два дюйма шириной. Сквозь нее виднелся черный песок и светлое пятно – часть щеки Терезы.

Хасслер невольно прикоснулся к стеклу.

– Мы собираемся начать, – сказал Пилчер.

– Она спит? – спросил Хасслер.

– Ни один из наших анализов – а их было проведено множество – не показывает ни малейшего уровня чувствительности во время консервации. Активность мозга отсутствует. Самый долгий период, какой пребывали в консервации объекты нашего исследования, – девятнадцать месяцев. Все время, пока они находились в таком состоянии, никто не докладывал ни о какой чувствительности.

– Значит, вот на что это похоже, когда гаснет свет?

– Что-то вроде того. Вы улучили минутку, чтобы прочитать памятку в вашей комнате? Все ее получили.

– Нет, я только что прошел медицинское исследование и сразу явился сюда.

– Ну, тогда вас ожидает несколько сюрпризов.

– Из вашей команды все погружаются в консервацию нынче ночью?

– Была отобрана маленькая группа тех, кто останется еще на ближайшие двадцать лет. Они будут продолжать собирать провизию. Позаботятся о том, чтобы у нас имелась новейшая технология. Закончат кое-какие дела.

– Но вы погружаетесь.

– Конечно. – Пилчер засмеялся. – Моложе я не становлюсь. Я предпочел бы отложить оставшееся мне время для грядущего мира. А теперь нужно вернуться туда.

Хасслер последовал за ним в пещеру.

Люди Пилчера ждали там – все разряженные в пух и прах. Мужчины в смокингах, женщины в коротких черных платьях.

Он, улыбаясь, забрался на деревянный ящик и окинул взглядом толпу.

При свете гигантского шара, свисающего на тросе со скалы наверху, Хасслеру показалось, что глаза Пилчера затуманились от чувств.

– Сегодня вечером мы приближаемся к концу тридцатидвухлетнего пути созидания. Но, как и любой конец, это к тому же начало. Говоря «прощай» знакомому миру, мы предвкушаем будущий мир. Мир, который ждет нас через две тысячи лет. Я возбужден. Знаю, что и вы тоже. И, может быть, вы в придачу боитесь, но это нормально. Страх означает, что вы живы. Раздвигаете пределы. Нет приключения без страха, и, господи, все мы на краю самого поразительного приключения.

Он поднял очки на лоб.

– Мне бы хотелось предложить тост. За вас – за всех до единого, кто зашел со мной так далеко и собирается совершить этот последний прыжок веры. Я обещаю, что парашюты раскроются.

По толпе пробежал нервный смех.

– Благодарю вас. Благодарю за ваше доверие. За вашу дружбу. Это – за вас!

Пилчер выпил.

Все выпили.

У Хасслера начали потеть ладони.

Дэвид взглянул на наручные часы.

– Одиннадцать вчера. Пора, друзья мои.

Пилчер передал свой бокал Пэм. Расстегнул галстук-бабочку и отбросил его. Снял пиджак и уронил на скалу. Люди начали аплодировать. Он сбросил с плеч подтяжки и расстегнул плиссированную рубашку.

Теперь начали раздеваться и остальные.

Арнольд Поуп.

Пэм.

Все мужчины и женщины рядом с Хасслером.

В пещере стало тихо.

Слышалось лишь шуршание одежды, которую снимали и бросали на пол.

Хасслер думал: «Какого черта?»

Но очень скоро, если он не присоединится к происходящему, останется единственным одетым человеком в помещении, и это почему-то казалось еще худшим, нежели раздеваться перед совершенно незнакомыми людьми.

Он снял галстук-бабочку, затем – костюм.

Спустя две минуты сто двадцать человек стояли в пещере нагишом.

Пилчер сказал со своего пьедестала: