Сосредоточение России. Битва за русский мир

Россия, как и двести, и сто лет назад, во времена трагических событий, стоит перед задачей всесторонней модернизации. И сколько ни придумывают и ни предлагают нам концепций этой модернизации, не осмысливая всю полноту ответственности за эти концепции и не осмысливая, собственно, те корневые рычаги, которые могут Россию повести по пути модернизации, а не повести ее по пути разрушения, с утратой смысла исторической жизни и вытеснения основы ее – государствообразующего русского народа – на обочину мировой истории.

Во времена Столыпина, в начале двадцатого века, которое потом ознаменовалось и Февральской, и Октябрьской революцией, чудовищным сломом всего и вся, спор о выборе пути модернизации был проигран тогда почвеннической, славянофильской идеологией, мировоззрением – в пользу радикального западничества с его кабинетами и доктринами и попыткой автоматически перенести на Россию с религиозным и философским обоснованием ее государственной идеи кальку западноевропейских институтов. Эти эксперименты сначала нам явили звериный оскал бесов коллективизма; потом, когда от них устали и в них разочаровались, – нам явилась вольтерьянская, столько же идеалистическая по отношению к России усмешка демонов индивидуализма, – я имею в виду последнее время, окончание двадцатого века.

Поэтому мы должны сегодня посмотреть на историческую ретроспективу с тем, чтобы увидеть историческую перспективу. Собственно, это девиз нашего фонда, который рассматривает, пытается рассмотреть (нужно быть скромнее), сказать панорамно – процессы, которые происходят в России, учиться на уроках истории и понимать, что Россия может двигаться вперед, исключительно опираясь на собственные силы.

Это прекрасно понимал Столыпин.

Вопрос о том, почему и как не были завершены и не реализовались его реформы, – безусловно, об этом можно писать тома и книги. Это и революция, и война, и незаинтересованность, как бы даже в этом очень емком и коротком фильме было сказано, всего окружающего мира в том, чтобы Россия оторвалась от него – так, как сегодня, например, оторвалась Америка.

А у России были такие шансы и перспективы, неслучайно Столыпин говорил: «Дайте двадцать лет без войн и революций». Перед ней был собственный неосвоенный колоссальный рынок. Если говорить чисто технократическими категориями, как и сегодня модно, принято оценивать исторические процессы, ей даже не нужно было конкурировать за рынки сбыта в той мере, в какой такая конкуренция возникала между владычицей морей тогдашней – Британией и растущими амбициями бисмарковской по духу, но опрокинувшей его последние советы кайзеровской Германии.

Я буду говорить о другого типа причин неудачи этих реформ, которые и привели к революции: об отношении и сущности элиты русского общества тогда и сегодня; об отсутствии механизма и рычага соединения потенциала, энергетики, творческого потенциала народа (сегодня мы говорим «общества») и правящего слоя. Отсутствие этого механизма, оторванность элиты от народа в течение двухсот лет обрекала фактически на неудачу все гениальные концепции и реформы в Российском государстве: и реформы Сперанского, и реформы государевы, Александра Второго и, наконец, реформы Столыпина.

Что я имею в виду под сознанием элиты?

Столыпин для нас является примером той элиты, которая прекрасно понимала, во-первых, что Россия может быть только империей, и вне этой парадигмы, вне этих рамок своего существования она просто не может существовать, а приходит к деградации.

Слово «Империя» в двадцатом веке превращено было в бранное слово либералами последнего постсоветского разлива. А Столыпин прекрасно понимал, что основа любой исторической энергии России – это государствообразующий русский народ, и не стеснялся об этом говорить.

Сегодня же стыдливо заменяют слово «русский» на «российский». Хотя «российский» – это всего лишь гражданское состояние, этим гнушаться тоже не надо, это тоже завоевание человеческой культуры и политики. Но культуру, основу государственного народа, побуждения к продолжению себя в мировой истории рождает только нация – своими целями и ценностями национального бытия, со своей верой, мировоззрением, мироощущением, со своими историческими переживаниями.

Уничтожь вот эту сердцевину, вот это сердце, – и народ вытесняется на обочину мировой истории, потому что он утрачивает понимание смысла своего развития и существования. Он утрачивает даже библейский инстинкт продолжения рода. И мы видели, как именно вот такое отношение к народу и его растерянность привели к тому, что он ответил на этой демографической катастрофой конца девяностых годов, из которой мы пока еще только выбираемся, но отнюдь не вышли.

Это тоже для нас урок.