Состязание в непристойностях

Теперь все прояснилось: у Волкогоновой был сын и звали его Ильей. Собственно говоря, Петр мог догадаться об этом и раньше, из отдельных заявлений Марины: то она не могла вырваться вечером, то ей надо было срочно ехать домой.

— Может, у вас имеется еще и муж? — пряча смущение за развязными интонациями, спросил Калачников, проходя в соседнюю комнату.

Гостиная была обставлена добротной, но старой мебелью в стиле советского ар деко — кожаные диван и два кресла, мощный стол с коренастыми стульями, сервант с набором цветных хрустальных бокалов и рюмок. В другом помещении все это выглядело бы несуразно, однако для квартиры в «сталинке» подходило идеально. Калачников сразу вспомнил рассказ Волкогоновой о своем дедушке-профессоре, от которого ей и досталась квартира. Впрочем, кое-где виднелись и симпатичные антикварные штучки — трюмо, люстра, напольные часы с маятником, но вряд ли их покупали специально, для создания определенного антуража, скорее всего они были оставлены в наследство прежними поколениями этой семьи. И уж во всяком случае, эти старинные вещи не могла приобрести сама Марина, с ее доходами это было невозможно.

— Мужа у меня нет… и не было, — легко ответила Волкогонова: чувствовалось, эта тема ее не волнует. — Мой сын — плод бурной, но короткой студенческой любви.

— Студент сбежал от вас?

— Нет, я сама от него избавилась, — сказала она и без паузы спросила: — Хотите чаю?

— Было бы неплохо…

Хозяйка квартиры опять вышла из гостиной. Пока она отсутствовала, Калачников думал о том, что надо обладать завидной целеустремленностью, чтобы родить ребенка в студенческие годы и не бросить институт, а потом, воспитывая мальчишку одной, взяться за диссертацию. Но и без знания таких подробностей личной жизни Волкогоновой Петр уже успел убедиться, что упрямства ей не занимать.

Появилась Марина с пузатым фарфоровым чайником в руках, на боку которого болтались две ярко-желтые этикетки от заварных пакетиков. Она достала из серванта вазочку с конфетами и чашки, но пока не стала их наполнять, давая возможность чаю как следует настояться. Так как Калачников устроился на диване, она села сбоку от него в кресло.

— Сколько вашему сыну лет? — поинтересовался Петр.

— Пять.

— Илья — это в честь кого-то?

— В честь деда.

— А ваши родители вам помогают?

— Они умерли… Давно… — без особых эмоций ответила Волкогонова.

Но Калачников все же нахмурился, выдержал приличествующую паузу и задал очередной вопрос:

— Няня обходится дорого?

— Не дешево. Впрочем, все относительно. Теперь, когда вы меня наняли, я могу себе это позволить.

— Хотите, я прибавлю вам зарплату?

— С чего это?! — не удержалась от улыбки Марина. — Вы сегодня вообще какой-то странный… ну, не такой, как обычно. Вначале попытались оградить меня от вашего продюсера, теперь предлагаете деньги.

— Мне было бы очень жаль, если бы вы попали в сети этого мерзавца, — поморщившись, заметил Калачников. — Ничего, кроме гадостей другим людям, Дурманов делать не умеет, его лучше сторониться. И вообще мне вдруг захотелось избавить вас от многих жизненных невзгод.

Признание было довольно откровенным, и, чтобы замять возникшую неловкость, Волкогонова поднялась и потянулась за чайником, но Петр перехватил ее руку и притянул к себе. Она упиралась совсем не сильно и совсем не долго — секунды три, а потом покорно опустилась рядом с Калачниковым. И так же покорно она восприняла то, что он начал ее раздевать, целуя в губы, в шею, потом в грудь, в живот.

Тело у Волкогоновой оказалось таким, каким его и представлял Калачников: смуглым, худым, мускулистым, но, к счастью, не костлявым. Казалось, в нем нет ни капли жира, и было просто удивительно, откуда могли взяться эти две большие, нежные округлости спереди?! Марина на секунду привстала с дивана, чтобы перебросить на кресло их одежду, и Петр увидел над ее не менее нежными ягодицами две кокетливые ямочки, словно на щеках, отчего он так воспылал страстью, что почти сразу кончил и стыдливо улизнул в ванную. Но когда он вернулся, инициативу перехватила Марина.

Она буквально потащила его за руку в спальню. Здесь стояли большая дубовая кровать, массивный платяной шкаф и внушительных размеров прикроватные тумбочки — тоже, очевидно, наследие деда. Сорвав покрывало, Марина опрокинула Калачникова на кровать и взгромоздилась сверху.

С закрытыми глазами она исступленно скакала на Петре, раз за разом доводя себя до оргазма. Потом он лежал на ней, чувствуя, как ее короткие, но острые ноготки — а какие еще могли быть у докторши — раздирают ему спину, как ее сильные ноги сжимают его туловище и даже обвиваются вокруг шеи. Он складывал ее чуть ли не вдвое, но ей от этого, кажется, было только приятно.