Состояние аффекта

Борис последовал приглашению и, перешагнув порог, спустился в келью, прикрыв за собой дверь. Сквозь длинное узкое оконце пробивались солнечные лучи, в которых весело плясали пылинки. Устинович-младший сделал еще один шаг, собираясь опуститься на низкую койку, и тут взгляд его уперся в полку на стене. Между потрепанной Библией и стареньким Евангелием стояла фигурка обезьяны, прикрывающая лапками живот. Джуниор сразу же узнал эту фигурку: она была из серии обезьянок-сандзуру, точно таких, какие лепил Лев Рудь. Не отрываясь, приятель рассматривал обезьянку, и брат Павел, перехватив его взгляд, тревожно спросил:

– Так что вас ко мне привело?

– Откуда это у вас? – не отвечая на вопрос, пробормотал Борис, протягивая руку к полке.

– Почему вы спрашиваете? – насторожился монах, взглядом останавливая поползновение Бориса.

– Отец моей подруги лепил ей точно такие фигурки, – потрясенно тянул Устинович-младший, убирая руку за спину, словно борясь с искушением не удержаться и взять фигурку в руки. – Я только неделю назад видел точно такую же обезьянку с зажатым ртом. Их же вроде бы всего три: не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле, разве не так? А это что за знак?

– Он сказал – не совершаю зла.

– Кто он?

Монах молчал, поглаживая пальцем черную обезьянку с неровными облезлыми боками, которую он снял с полки и теперь неторопливо рассматривал, поворачивая то так, то эдак.

– Скажите же что-нибудь! – взмолился Борис. – Моя подруга разыскивает родителей, от отца у нее осталась пара таких обезьянок, ну будьте же человеком, скажите, кто вам ее дал?

– Когда нам сообщили об аварии на восемьдесят пятом шоссе, мы стояли в пробке на другом конце Тель-Авива, – глядя в окно и продолжая поглаживать фигурку, заговорил монах. – Машина «Скорой помощи» уже уезжала с места происшествия, когда мы только-только подъехали. Мы не стали их останавливать и выяснять, есть ли потерпевшие и сколько их – в таких ситуациях бывает дорога каждая секунда. Изуродованная груда железа догорала в кювете, и я остался ее сторожить, дожидаясь эвакуатора. Я задремал, когда раздался повторный взрыв такой силы, что я думал – небо рухнет на землю. Я вышел посмотреть, не задело ли кого. Темнело, и я не сразу его заметил. Он вылез из полыхающего остова машины и пополз ко мне, обгоревший и страшный. Не в силах шевельнуться, я стоял и смотрел, как изуродованный черный труп движется в мою сторону, что-то зажав в кулаке перед собой. Я мог бы пойти к нему навстречу, чтобы облегчить задачу, но я стоял и смотрел, как он мучается, потому что я просто испугался, как последний трус. И вот, наконец, он преодолел эти несколько десятков метров, что разделяли меня и пылающий остов автомобиля, коснулся моих ног и, когда я присел на корточки, разжал кулак и свистящим шепотом выдохнул:

– Это моя. «Не совершаю зла». Я сделал зло. Я не имею на нее права. Возьми себе!

Я взял у него с ладони вот эту обезьянку и спрятал ее в карман, а когда нагнулся, чтобы посмотреть на парня, который мне ее дал, увидел, что он мертв. Это было чудо, которое я видел своими глазами: у него было обожжено сто процентов поверхности тела, да что там, у него уже не было тела, и все равно он полз, чтобы передать из рук в руки дорогую ему вещь. После этого я навсегда уверовал в Создателя нашего, ибо видел явленное им чудо. Обгоревший труп я спрятал под днище патрульной машины, дождался, когда парень на эвакуаторе увезет груду металлолома, взвалил на плечи обугленный скелет и пришел сюда. Я шел всю ночь, а под утро похоронил несчастного на местном кладбище в старинном склепе. Кто он – я до сих пор не знаю, но мне известно одно: этот человек привел меня к вере.

– Скоро я выясню, кто он, – тихо проговорил Борис.

– Обязательно скажи мне его имя. Я рад, что узнаю, за кого молюсь все эти годы, – просветлел лицом брат Павел, осеняя крестным знамением Устиновича-младшего и прикрывая за ним дверь.

* * *

Прошло, должно быть, часа четыре – солнце в зарешеченном окне уже клонилось к закату, когда вентилятор перестал нагнетать в помещение свежий воздух. Вдруг сделалось так тихо, что я слышала, как стучит кровь у меня в висках. В подвальной лаборатории стало нестерпимо душно, и я полезла на стол, чтобы выяснить, что случилось с вентиляцией. Стоя на железной столешнице и поднявшись на цыпочки, я щупала рукой пыльную решетку, когда услышала голоса – мужской и женский. Сначала я подумала, что это за мной вернулся отец, и, спрыгнув со стола, побежала к двери, но, припав ухом к дверному проему, я поняла, что голоса доносятся не из предбанника, а откуда-то сверху. Снова забравшись на стол, я приподнялась на цыпочки и смогла разобрать слова, долетающие из вентиляционной решетки.

– Ну и зачем ты приехала? – говорил мужской голос, который я уже где-то слышала раньше.

– Я все сделала, как мы договаривались, теперь я хочу видеть Макса Фишмана, – резко отвечал женский голос, тоже показавшийся мне знакомым. – Зачем ты притащил меня в это ортодоксальное похоронное бюро?