Сосунок (СИ)

И все, все слилось вдруг для Вани во внезапно заклокотавший и зачадивший настоящий вулкан. О них, о вулканах, отец ему рассказывал (сам видел их, на Камчатке. Показывал даже красочные цветные картинки. Что-то похожее, страшное Ваня и сам испытал совсем еще ребенком, когда с Дальнего Востока они переехали в Крым. И чуть ли не в первую же ночь, как приехали, трясение земли под ногами почуял, увидел нереальный сдвиг и падение черного беззвездного неба и накат с моря на берег огромной ревучей волны, холод и мрак, тучу пыли и дробную россыпь камней на месте рухнувшего в одно мгновение дома, плач и вопли людей, вой собак, мяуканье кошек и крик петухов. Так на всю жизнь каленой неистребимой печатью на перепуганной Ваниной детской душе и отложилась та его, кажется, первая крымская предрассветная ночь -- как знак, как предвестница этой, нынешней всеобщей беды, пришедшей не из недр мироздания, не из чрева земли, а рукотворной, бушевавшей по воле людей, но такой же, оказывается, слепой и жестокой, как и стихия.

-- Сюда!-- штабной остановился. И только теперь впервые повернулся к послушно бежавшим за ним. И, пригибаясь, прячась за небольшим терновым кустом, в россыпи серых ноздреватых камней, закричал: -- Пригибайся! За мной! Скорее, скорее!

Пацан и Ваня подбежали сразу же. Тоже, хоронясь за кустами, припали к камням.

А Голоколосский только-только вынырнул из овражка. И, по всему видать, не очень спешил.

-- Бегом!-- взмахнул нетерпеливо рукой, раздраженно рявкнул ему командир.-- Да живее, живее! Да пригнись же! Жить надоело? Пригнись!

На расстоянии, в реве и грохоте инженер не слышал, что орал ему командир. Но он теперь в этом и не нуждался. Только во весь глаз ухватил, уловил в полное ухо всю картину уже совсем близко кипевшего боя, сразу понял, что напрасно еще на что-то надеяться (все, возврата в траншею, во взвод охраны, подальше от этого пекла не будет), и, не зная точно, где он находится, есть ли здесь, поблизости еще кто-нибудь, уже боясь отстать от своих, потерять командира, напарников, остаться с этим бурлящим перед ним котлом один на один, пригибаясь, как и все, припустил поскорее к своим.

Дождавшись его и просверлив исподлобья презрительно-негодующим взглядом, штабной злобно отрывисто рыкнул:

-- Что, очко заиграло? Смотри у меня!-- Потряс вскинутым кулаком.-- Живо за мной! Не отставать! -- И, еще пуще клонясь, заставляя и всех остальных кло ниться к земле, рванулся в небольшую поросль из колючих кустов шиповника, терна и череды.

Ване и прежде уже приходилось встречаться с подобным кустарником -- во всем и предгорном, и горном Крыму, и он знал, как непросто сквозь него продираться. На миг растерялся перед сплошной колючей стеной. Но, видя, как отчаянно полез на нее командир -- размахивая протянутым вперед автоматом и топча сапогами гибкие стебли у самых корней,-- и сам вслед за ним пошел на нее, тоже выбросив вперед карабин и, как и он, колотя им и своими неуклюжими, словно лапти, солдатскими бахилами по живой, казалось, непроходимой ограде. Даже и Пацана оставил позади, за собой. А Голоколосский и тут чуток придержал и -- за штабным, за Ваней, за Яшкой по проторенному.

-- Карабины! Карабины! -- обернувшись и увидев, как во все стороны неосторожно размахивают за ним стволами солдаты, невольно целясь порой и в него, и друг в друга, коротко отрубил командир.-- Курки! Спустите курки! Затворы мне! А лучше разрядите совсем!

Ваня и Голоколосский подчинились, разрядили карабины. А Яшка не стал, сделал лишь вид: "На фронте я или где? Буду я еще разряжать. А вдруг,-мелькнуло,-- нежданно-негаданно фашист из кустов?" И, как секирой, продолжал p`gl`uhb`r| заряженным карабином, то и дело невольно целя стволом в своих.

Чем глубже -- гуськом, один за другим -- вгрызались все четверо в низкорослую цепкую чащу, тем почему-то становилось спокойнее и ровней на душе и не такой уж смертельной казалась опасность. Хотя от чего они могли защитить -- эти невысокие, пусть и густо сплетенные, тугие ветки кустов? От пуль, снарядов я бомб, от надвигавшихся танков?

И Ваня вдруг понял: просто здесь, даже в этой крохотной низенькой поросли, их никому не видать. И ни немцам не видно их, и ни нашим. А главное, немцам. Для них, которые вот-вот подкатят сюда, их -- русских ванек, забившихся в заросли, просто здесь как будто и нет.

"И стрелять сюда потому немец, наверно, не станет,-- подумал с надеждой, с облегчением Ваня.-- Но,-- смекнул тут же он,-- до тех только пор, пока мы сами не станем стрелять и тем самым не обнаружим себя".