SoSущее

Ослепительная волна света в виде расширявшегося кольца отделилась от факела и буквально разрезала пространство на две части. Хорошо, он не встал в полный рост — не видать тогда ему головы на плечах. Или, скорее, голове, не видать под собою плеч. Но и не вдаваясь в метабиологические дебри средоточия «эго», можно было сказать, что Ромке опять чудовищно повезло. Огненный диск, вероятно, той же природы, что и трубы в туннеле, всего лишь срезал ему прядь волос на макушке, — да так ровно, как не сможет ни одна бритва.

К тому же и повалился он на черный полированный гранит святилища вовремя, потому что вслед за первым вспыхнуло и второе гало сине-белого света и, отделившись от факела, прорезало пространство святилища чуть ниже первого. Как раз на том уровне, где секунду назад располагалась его шея.

Час от часу не легче. И как же ему теперь пройти барабан? Как ни крути, а линию огня пересечь придется. А там, если не голову срежет, то ноги, а то и вовсе пополам поделит.

Прятаться здесь абсолютно негде. Весь интерьер святилища — это трехступенчатый алтарь с торчащей из него рукой и спиральный пандус для молитвенного обхода.

Стараясь не поднимать головы слишком высоко, Ромка внимательно изучал знакомую ему с самого детства ротонду Вечной Славы. Ребристый купол с орденами и медалями, кольцо в центре со смотрящей прямо в небо дырой. С внутренней стороны кольца было нанесено изображение весьма необычного, состоящего из связки ножей или штыков, венца. Почти… как там его, тернового.

Ниже факел — точно по центру дыры. Онилин называл ее каким-то специальным словом из лексикона молочных братьев. Околесица вроде, или окуляр. Глаз, короче, только с братским изъебом. Нет, окошко… око в небо, только мужское. «Ага! — вспомнил слово кандидат. — Окулюс, вот как. Глаз неба. Или в небо…» Роман разглядывал всполохи от огня на ребрах купола, и вдруг его пробрало до дрожи ощущение того, что за всем тем безобразием, какое он здесь учинял, кто-то пристально, можно сказать, неотрывно, как камера слежения в банке, смотрит… А сейчас прямо оттуда, из черного зрачка неба с притаившимися в его бесконечной глубине искорками звезд. Он перевел взгляд пониже — огонь стал почему-то притухать, становясь похожим на фитиль масляной лампы. По ободку шла надпись «слава», повторенная три или четыре раза со звездочками вместо запятых. «Кольцо славы», — произнес он вслух, пытаясь найти ключ к этой загадке…

И вместо ответа новая вспышка света отделилась от ободка и вспорола пространство над его головой.

Зажмурив глаза, Ромка уткнулся лицом в пол и… чуть не вскочил от ужаса.

Было чему ужасаться. Ведь он не на твердом граните лежал, а висел над зеленовато-черной бездной.

Где-то глубоко внизу прямо под ним вереницей шли какие-то тени, похожие на людей. Они входили в широкую галерею, отклонялись вправо и поднимались по спиральной лестнице к странной скульптуре, стоящей на огромной колонне. И сама скульптура была под стать мощному столпу, который она венчала. Казалось, что она столь же велика, как изваяние самой Зовущей. Только вот пол у статуи был другой. Мужской.

Роман вглядывался в сильные, чуть согнутые ноги, в неестественный изгиб мощного торса. Удивляла неестественно завернутая за капитель левая рука, но самое интересное заключалось в том, что поднятая вверх правая просматривалась только до середины локтя, а потом она неожиданно обрывалась, как будто ее кто-то отрезал. Такой же эффект возникает, когда наблюдаешь что-то торчащее из воды, находясь в ней самой.

Но Ромка решил проследить, куда же ушла рука гиганта, проткнув черно-зеленую плоскость. Ведь не отсекли же ее… Хотя… почему бы и нет, раз здесь и отсеченные головы сами по себе живут.

От удивления он даже раскрыл глаза. И картина в них резко поменялась. Хотя в первое мгновение по сетчатке еще гуляли зеленые пятна, но теперь они прыгали не в бездонной глуби недр, а по зеркалу черного пола, который переходил в три невысокие ступеньки. Ступеньки вели к алтарю с лежащими на нем подношениями: то были сложные венки из лиственницы или туи, начиненные внутри красными гвоздичными звездами и сердцами. А над всей этой траурной цветочной жертвой прямо из гранитного пола росла белая десница, в которой именно сейчас перекатывались от напряжения тугие жилы.

Сказав «брр», Ромка вновь смежил веки и, хотя ситуация для него теперь прояснилась, его все же передернуло от страдания чужой, пусть гигантской и скорее всего враждебной плоти…

Да, подобная картина не привиделась бы ему даже в самые сырые, самые мокрушные годы ЭПН.