SoSущее

Вот он и отпал, принятый, но не оставшийся, испивший, но не возлюбивший. И стремительно рухнул вниз, успевая подумать о том, что опьяневшая от его эликсира Мать-Дева кургана не сможет спасти своего сосунка, если вообще вспомнит о нем.

В предчувствии неминуемого конца он зажмурил глаза и потому не смог увидеть третьего чуда кургана: поднявшегося из инфернальных глубин молока Девы, капля которого оторвалась от соска Дающей и полетела вслед за ним.

Очень высоко падать… ах, если бы на землю! На пальцы бетонные и камни гранитные. Да-да, именно к большому пальцу левой ноги Родины-великанши, совершив на манер экстрим-ныряльщика в воду непроизвольное сальто назад, и летел Роман Деримович. Раскинув руки, грудью вперед, со всей очевидностью совершая свой финальный полет.

Конечно, он был страшно напуган. Но страхом удивительным, который можно описать как недоумение обретшего плоть, а вместе с ней и зависимость от уз земного тяготения ангела. Того самого, падшего, очарованного, прельщенного, который, паря в эмпиреях, мечтал о сладостных утехах плоти, но, войдя в нее, осознал весь ужас материального плена, с его инерцией, тяжестью и неизбежным разрушением состава в таких, казалось бы, невинных просчетах, как этот. А сколько их, материальных подвохов, явных и тайных, уготовлено обладателю кожаных одежд? И что можно предпринять в таких случаях, когда тело неумолимо влечет тебя вниз, к неизбежной погибели после ослепительной вспышки наслаждения и минутного счастья? Такого, как у опьяненного богатой добычей и сорвавшегося с балкона вора, или тайного консуманта-амиго[262], уже подкравшегося по карнизу к заветной спальне и не удержавшего равновесие, или, скажем, у матерого вуайериста, сидящего на дереве против вожделенного окна и в момент явления ему священной тени позабывшего, что ветка не автомобильное кресло. Маленького счастья смертного человека, поставленного на порог окончательного с ним расставания. Не махать же ему руками, пытаясь остановить падение? Нет, просто зажмурить глаза — и тем самым убежать, если не телом, то забившейся в его угол душой.

Что Ромка, пусть и не ставший официальным адельфом, но уже допущенный к сосцам Мамайи гельмант, и сделал. Только вместо желанной тьмы неведения Деримович увидел перед собой картину еще более ужасающую: смерть в виде острого угла гранитной плиты и расположенную под нею мерцающую тленом плененных душ преисподнюю в виде Дантова лимба с крестом посредине. Крест — в круге, а круг — на полу… А пол… нет, то не девятый этаж, а просто огромный подземный храм, купол которого выпер из недр в виде Мамаева кургана. И этот подземный храм — не тот ли Храам, о котором постоянно упоминал Онилин? Со странным полом, похожим на шахматную доску, и еще более диковинным куполом, образованным сотней тысяч плотно уложенных черепов. Мерцающих и слегка раскачивающихся на своих несуществующих шеях. Для чего они? Уж точно не для того, чтобы литургии распевать. Скорее, растерзать его тело и душу. Пожрать бледным огнем и растворить навсегда в темных инфернальных глубинах. Да, он чувствовал, что после смерти на этом холме его не ждет ничего хорошего. Хорошего, ха-ха! Не унесут его белокрылые ангелы, не обовьют последним смертельным объятием змееногие красавицы-ламии, и даже просто подохнуть здесь ему не дадут, как счастливому, почившему в Боззе лоху. Ах жаль, Степки там нет, может, помог бы чем, успел пожалеть недососок, прежде чем воткнуться в огромную ладонь с ярко горящими на ней линиями, что сходились в поразившую его букву «М».

«М» жизни — Мать и «М» смерти — Мат.

«М» дать и «М» отнять.

Мать Мата.

Матери Мат.

Тама![263]

* * *

Центральный купол Храама возвышался над его основанием на сто сорок четыре метра, что делало его величайшим из всех существующих над и под землей соборов. Этот фрагмент подземного святилища, если и можно было с чем-нибудь сравнить, так только с Базиликой св. Петра[264], которая и строилась как уменьшенная копия святилища Мамайи. Главная и самая важная часть Храама — Лоно было расположено в фокусе огромного параболоида, прямо под зенитом поделенного на двенадцать сегментов купола, который по ту сторону кургана продолжался Родиной-матерью в бетонном воплощении Вучетича. Почему-то название священной скважины к водам Млечной распространилось и на весь огромный крестообразный зал, хотя правильнее было бы называть его ложей, кораблем или хотя бы чревом, но среди братьев, то ли в пику масонам и христианам, то ли по ощущаемому всем нутром наказу Дающей, слово Лоно стало единственным обозначением центральной залы. Однако причина этого, на поверхностный взгляд, иррационального выбора была чрезвычайно проста: именно здесь, под стометровыми сводами, с северо-востока на юго-запад протекала Нижняя Волга. Та самая Волга Волглая, что катила белые воды свои в ожидании истинного Хера.