SoSущее

Как Исида любила Осириса-Гора, так Мать Сыра Земля любит сыновей своих. Из их числа она выбирает желанного, а если не взойдет к ней никто на брачное ложе во время Овулярий, опустошатся поля, иссякнут недра, пересохнут озера и реки, погаснет небосвод, и птицы упадут на землю. Когда зовет жениха Родина, одевается в белое, цвет ее обновления, владычица двух правд. И алчущих любви ее должно быть минимум четыре по восемь, числом тридцать два, и четверица начал над ними, тетрархи мощные, рядом с тетрархами — избранные сосунки олеархи, и уже над всем Пентагоном элементов стоят тринософы, над тринософами — божественные диархи, маарха и аварх, а в стороне наблюдает за всеми началами старший расклад двуликих арканархов. А на самой вершине сияющей пирамиды никого не видно — пуст трон для профанических глаз, лишь избранным открывается сидящий на троне двух истин Кормчий молочной реки, сын и возлюбленный Той, что обнимает собой всю Пирамиду Начал. Той самой — абсолютной, дающей и отбирающей…

Родины.

* * *

К месту слета, чтобы не светить свой борт, гражданин-в-розыске и он же брат-в-отлучении Платон Онилин решил добираться на перекладных: из Лугдунума рейсом до относительного дружественного Асгабада. Дальше — инкогнито. В туркменской столице его уже ждали — старые друзья по конверсии на двух «Сухих». Час с хвостиком лету — и он в Ахтубинске — без всяких досмотров. И уже от главного авиаполигона СССР до Мамаева кургана он отправится на яхте участника флэшмоб-заплыва, волжского номарха Нилова.

В Ахтубинске Платон с удивлением окинул взглядом небольшую, но роскошную по российским меркам посудину номарха. В его времена и тайная власть так не светилась. Явная — тем паче. Однако волжский наместник Айдар Нилов уже вполне привычно, без демократической маскировки погонял суетившуюся на отшвартовке команду с таким видом, будто это были не бывшие офицеры ВМФ, а обыкновенные низары[51] в ранге полотеров или дворников. Платон незаметно рассмотрел выражение лиц, выправку, жесты подопечных Нилова и пришел к выводу, что номарх допустил ошибку в подборе кадров: наряду с двумя усмиренными до корытного уровня офицерами он отметил третьего, не поддавшегося наезду верхамского шика. Открытого бунта, учитывая мутацию большинства, опасаться было нечего, но какой-нибудь шахидской[52] выходки затаившегося мстителя — вопрос времени и обстоятельств. Воткнуться такой торпедой на пятидесяти узлах в баржу с песком — никаких пластидных поясов не надо — песок сеять придется, чтобы клочки собрать.

Лишь войдя в салон и закрыв за собой дверь, Платон сумел сбить наваждение смертельного тарана. Сдержанная роскошь обстановки навела его на печальную мысль, что независимо от того, правы левые или левы правые, беды не избежать — Finis Mundi на отдельно взятой территории не за горами. Ведь если какие-то номархи стали так борзеть, чего ждать от высшей иерархии. «Королев Марий», «Титаников», «Нормандии»?

— Чья посудина, Радя?

Услышав палиндром своего имени, Нилов насторожился, но быстро нашелся и пошутил.

— Ничего-то от вас не скроешь, Борис Азарыч.

— Платон, до купания никаких Борисов, только Платон, Платон Онилин. А тебя, Айдар Радарович Нилов, случайно угораздило с таким набором родиться или и впрямь номархов, несть числа им, стали в двуликие посвящать? Это ж какой бакшиш нужно за обе стороны внести?

— Ну что вы… — Нилов задумался над тем, стоит или нет настаивать на прошлом Онилина, но рисковать не стал, соглашаясь с новым именем возвращенного брата, — …Платон Азарыч. Просто повезло с фамилией.

— С какой стороны?

— Шутите, господин… — номарх снова сделал нарочитую паузу, вздохнул, но в пекло не полез, — Онилин. Теперь уже разницы мало, с какой. А я и не отговариваю никого. Пусть думают, что пожелают, двуликий я или просто ренегат какой. Иногда помогает, знаете.

В панорамном окне спортивной яхты Волга с ее неторопливым вольным течением и такой же неспешной речной жизнью, с ее тихоходными баржами и старыми плавучими пристанями, с песчаными отмелями и низкими берегами, вся эта «мать родная, русская река», как пелось народной песней, казалась застывшим кадром старого выцветшего фильма. И эту болезненно сросшуюся с ветхим экраном проекцию, эту виртуальную безбрежность русской земли вспарывало острие новой, стремительной и беспощадной жизни, на сей раз принявшей форму спортивной яхты «Pershing», не дающей ни одного шанса не только допотопным моторкам, отброшенным кильватерной волной, но и поблекшей гордости советского судостроения — бывшим королям водных пространств, «Ракетам» и «Метеорам». Вот только отнюдь не гордость речного плавсостава, а его арьергард, тупые баржи не давали покоя Платону. Он то нервно вглядывался в речной горизонт, то косился на монитор радара и, лишь обнаружив длинную прореху в речном караване, спокойно вздохнул и отпил из протянутого Ниловым стакана.

Старое мягкое виски приятно обволокло нёбо Платона изнутри, а снаружи его нежно обняла долгожданная Родина — низкими берегами, светлым небом и широкой, плавной, как все русско-женское, рекой.