SoSущее

— А какие навыки, Платон Азарыч, — считать, что ли? — спросил Моцарт финансовых схем.

— Останавливаться там, где надо идти дальше, переступать то, что можно обойти, ну и наоборот соответственно.

— А что здесь такого, просто заморачиваться не надо на чуши всякой.

— А убийство? — вдруг ни с того ни с сего резко спросил Платон.

— Что убийство? — сделал непонятливые глаза Рома.

— В арсенал возьмешь, если припрет?

— Если припрет, дядь Борь, ноги делать надо, мокруха тут не поможет, а вот как финансовый инструмент мочилово полезно бывает. Я так думаю, убийство есть продолжение бизнеса другими средствами.

— Сам сочинил или какой-нибудь бизнес-Клаузевиц[90] придумал?

— Почему бизнес? — лохнес[91], как его, Клаузевиц. Его сортирным еще величают.

— Поосторожней с ним.

Из репродукторов вновь раздался звук горна и бодрый женский голос произнес:

— Уважаемые братья ооциты, овулякры и сосунки, а также гости и халявщики. Вы все приглашаетесь к раздаче.

— Прям как млекопитающих каких зовут, — возмутился Рома.

— Млекопитающих доить гонят, а мы пока что млекопитаемые, поэтому иди к поилке и смотри, чтоб сосало не отдавили, — наставлял своего недососка Платон, — вон за теми присматривай, — прибавил наставник и кивнул головой в сторону каких-то малоприятных братьев.

— Эти что, тоже адельфы? — удивился мюрид, разглядывая небрежные прически стоящих у раздачи делегатов.

— Нет, это артизаны[92]. Думают, что типа просочились, а на самом деле их всех до единого на секреты халявы приманили. Халява, она же сладкая, почти халва.

— И кому они нужны, артизаны эти? — спросил Рома, разглядывая странного человека с ярко крашенным ежиком на голове, в нижней части которой зиял огромный рот палео-, а может, и вовсе питекантропа с мощной челюстью и крупными зубами. Примечательнее же всего в нем были длинные, беспокойные, словно отдельно живущие руки, которые он все время пытался засунуть в зашитые по Уставу голубые карманы.

— Тайны раскрывать будут. Не все, конечно. Кто-то сплетни распускать умеет. Кто-то возмущаться любит. В общем, нужный народец для маскировки.

— А для меня какая же в них опасность, дядь Борь? Я ведь недососок еще.

— Целоваться любят. Сильно. И взасос, чтобы нектар твой собрать. Так этим, если в десны будут тыкаться… этим сразу по губам, без церемоний.

— А Уставом это положено?

— Положено.

— Тогда ладно. Может, укусить лучше?

— Кусай. Только вкусного в них мало. Того и гляди, ботокса[93] хлебнешь или еще чего похуже.

— Ну, хорошо, тогда я по губам.

— Ага, по губам их. Тебе можно. Ты на входе, — говорил Платон, подталкивая ученика к раздаче.

Они подошли к группе поближе, и вдруг Рома, вцепившись в рукав Платоновой униформы, начал быстро шептать в ухо:

— Платон Азарыч, Платон Азарыч…

— Ну, — отозвался Платон.

— Тихо, там враги, — шепот недососка стал почти неразличим, — зовите териархов.

— Какие враги, мон ами? — спросил Платон, отодвигая ухо от верхней губы Деримовича.

— Красно-коричневые[94]. Я его узнал, это же Пронахов. И те двое, фамилий не помню, но точно знаю, что не наши, — быстро говорил недососок, стараясь плечом направить внимание учителя на странную пару: довольно крупного и еще молодого, несмотря на демонстративно выпяченную бороду, человека в широкой, похожей на рясу тунике без единого кармана, и его визави, судя по морщинам, пожилого, но сухого и подвижного, в пионерской рубашечке и повязанным вокруг шеи галстуком цвета запекшейся крови.

— Эти? — громко переспросил Платон, после чего Рома остановился как вкопанный, глядя, как поворачиваются в их сторону головы врагов.

С грацией располневшей балерины, приподнявшись на носке и вскинув вверх голову, бородач принял в целом грозную, если бы не качнувшиеся широкие бедра, стойку, а его суховатый, похожий на потревоженную птицу, спутник только скупо повел головой.

— Эти? — еще раз, как заевший патефон, повторил Платон, делая по инерции лишний шаг. — Эти, — продолжил он, уже отвечая, — это, брат, опазиция[95]. Пронахова ты узнал, красно-коричневый в законе. — Онилин кивнул в его сторону и пояснил: — Без его манихейского космогонива[96] Братство, если бы не усохло, то наверняка бы съежилось. Я у него сам кой-какие идейки беру. Жива вода. А эти, сам видишь, образуют ребис кондициональный или патриотическую двайту, они же опазический яб-юм — «Негуд — Номил»[97]. Тот, что с бородой лопатой, континенты разводит, ну и вообще океан конспирологии пахтает, а Номил — тот анархо-киником служит, — сказал Платон, завершая представление опазиционеров, и попытался подтолкнуть Рому к раздаче еще на один шаг.

Но Рома стоял не шелохнувшись.

— Ты чего стоишь, как Ширяйлом ужаленный? — спросил опешившего ученика Платон.

— Я, Платон Азарыч, у красно-коричневых сосать не буду, — решительно, словно зачитывая правительственную ноту, отбарабанил недососок.