SoSущее

— Как ну и что, не получается тяни-толкай из него: где «тяни» — Жорж, а где «толкай» — Жрож какой-то.

— Тоже неплохо звучит, — возразил Платон.

— Неплохо, но не совершенно.

— Да, твоя правда, звучит несовершенно, зато пишется как надо. На письме Жоржевы штаны во все стороны равны, — выдал очередную максиму Платон и в который раз пожалел, что не имеет с собой диктофона.

Его неофит меж тем над чем-то размышлял. Теперь, после стольких провалов в теорподготовке недососка, Платон понял, что его подопечный не знаком не только с преданием, но и с языком, на котором оно записано, и не ведает, что Жорж и Жрож — это просто Ж-р-Ж в обе стороны.

Рома, кажется, сумел сформулировать вопрос, но Платон решил его опередить, сразив еще одной тайной.

— К тому же внутри Братства он Тотом[124] зовется, — сказал он с видом карточного шулера, доставшего лакомый туз, — Тот Соррос Негоген Ата.

— А ата откуда вообще вылез? — подметил Рома.

— Ата — отец, забыл, что ли, потому как Соррос Ата — отец, сгенерировавший негоцию чистого обращения.

— Круто, — согласился Рома.

— Да, круче его пневматических денег пока еще ничего не придумано.

— Кроме способа их обналичить, — неожиданно для наставника нашел точную ремарку его подопечный. «С одной стороны, удачный, выпад, с другой… — задумался Платон, — с другой — намек на авантюру с его собственным фондом помощи… Фонду помощи Сорроса. Тогда минус на минус дало плюс, и каким-то образом этот плюс оказался в его кармане, точнее в его фонде. Из-за этих-то новых правил сложения он и не хотел встречаться с Негогеном Атой. Новую арифметику объяснять придется. Сегодня малец избавил — сосет он действительно самозабвенно», — на искренней ноте восхищения своим мюридом завершил рассуждения Платон и, прихватив ученика за руку, двинулся к залу интродукций.

Там уже выстроилась очередь. Большая часть присутствующих не ведала ни сути, ни смысла интродукции, им только сказали, что вести себя надо прилично и сдержанно, особенно когда кандидат пальцы будет облизывать. В отличие от нижних ступеней, более возвышенные начала Храама, конечно же, знали и недососка-на-входе, и представляющего его протектора, но Устав запрещал раскрывать личность новичка до процедуры, и поэтому все ходили со скучными масками неведения на лицах. Для тех же, кто был не знаком с Уставом, а к ним относились все оставшиеся «за порогом» и «неоплодотворенные»: овулякры, журнаши, опазиция и другие «званые да непрошеные», — происходящее в Доме культуры выглядело как типовая постмодернистская акция ошалевших элит. Правда, из «прошеных» тоже далеко не все разделяли таинства — ни аккредитованные глашатаи и рупоры, ни молодежная секция «сосущих вместе», созданная как гротеск-прикрытие Братства в комсосальской традиции, ни приглашаемые по традиции члены конкурирующего братства СПС — Союза Пришлых Сосунков, — но при этом все они, в отличие от непрошеных, вовсю изображали осведомленность в Деле и солидарно-конспиративно умолкали, стоило приблизиться кому-то из первой группы. Клоуны, что с них взять, кроме придыха.

Не доходя до завесы, Платон разглядел у стены териарха-на-выходе Пашку Феррари, мирно беседовавшего с молоденьким белобрысым журнашем. Пашка, судя по его белеющему лицу, тоже узнал в олеархе аж с шестью карманами своего давнего товарища и, прикрываясь журнашем, попытался выскользнуть из поля зрения Платона, но Онилин сделал решительный бросок на левый фланг и через мгновение уже приветственно трепал скуластое лицо опешившего териарха.

— Платон Азарыч, какая радость, снова на Родине! — восклицал Пашка Феррари с преувеличенным радушием.

— Вот что, Пашка, — резко оборвал его Платон, — ты мне тему не мусоль. Где моя «тушка»?

— Азарыч, дорогой, давно не было тебя в родных краях. Изменилось времечко.

— Я ж сказал, Пашка, не мусоль, времена меняются, задатки остаются, — отрезал Платон, поглядывая на очередь перед завесой.

— Задатки, ах задатки, куда они уходят? — поглаживая бугристый череп, настаивал на риторическом продолжении разговора Феррари. — Туда же, куда и детство, и мечты. Вот про тебя, Платон Азарыч, не говорили в детстве, ах, какие задатки у сорванца!

— Про меня другое говорили в детстве, Пашка, жид пархатый, мне говорили, но за «тушку» тебе все равно ответить придется.

— Ну что ты так сразу, ответить. Не 95-й год, поди. Будет тебе «тушка», будет, в гроб меня вколотишь с прихотями своими.

— Вот и поладили, а в какой комплектации?

— В нормальной, Азарыч, только 22-я, — чуть смущаясь, известил Платона терминатор.

— На 22-й ты к себе на дачу летай. Мне этот гроб не нужен.

— Ну почему же гроб, Платон Азарыч. Гроза Запада, бэкфайер, как-никак. Ребята говорят, салон будет вполне ничего себе.

— Нет, ну ты сравнил ширу с пальцем, — по-детски возмущался Платон, словно его хотели лишить любимой игрушки. — 160-я — это же птица, а твоя 22-я — летающий веник[125].

— Веник не веник, до сих пор на крыле, и охотников на нее хватает — столько, что в очереди стоят, — от Чили до Индии. А в твою 160-ю, ты подумай, одного керосина надо полтораста тонн заливать.