Соть

– А тифом болел?

– Нет.

– А стреляли в тебя?

– Нет… Кстати, почему вы зовете меня на «ты»? Я, право, не заслуживаю этой чести!..

«Ты прав, брюнет!» – подумал Увадьев, поднимаясь уходить, и потянулся за портфелем. Вдруг он искривил губы:

– Где он сейчас, ваш отец?

– Я позвоню матери, если хотите… – Он не возражал, и она позвонила на коммутатор. – Мама?.. Что отец, он вернулся домой?.. как, совсем? Слушай… а ты не боишься за него? – Она еще постучала по рычагу, потом положила трубку. – Он не приходил домой.

– Что она ответила? – спросил Фаворов.

– Она сказала – глупый вопрос.

Перемолчав паузу, Увадьев сказал глухо:

– Я повторяю: строительство очень дорожит вами обоими. – И ушел не прощаясь.

Ушел он со скверным предчувствием еще больших скандалов впереди, но за самого Ренне он был более чем спокоен: «Ерунда, я видел, с каким смаком он влезал однажды в трестовский автомобиль. Не решится, не посмеет… это прежде всего больно!» Пугало его и не предстоящее совещание, где ему нужно было доказать, что сокращение работ – вещь почти естественная в общем строительном размахе: там были только цифры, а цифрам не возражают! Тревожили те печальные возможности в будущем, когда внезапная тысяча безработных осадит биржу труда. «Надо ехать, надо добиваться увеличения сметы, надо реализовать внутренние ресурсы Сотьстроя, надо…» Но близилась осень, и рабочие штаты были везде заполнены, сокращенным посреди сезона податься становилось некуда. Выдача полуторамесячного заработка, на чем настаивал рабочком, затруднялась урезанной сметой… Оттого-то, желая смягчить напряженность положения, Увадьев в речи своей на совещании смутно намекнул, что затруднения носят временный характер и что якобы приняты все меры к возобновлению работ.

Аудитория грозно безмолвствовала, когда Увадьев покидал трибуну. К столу президиума, точно притягиваемые магнитом, полетели хлопья записок. Все вопросы в них – сколько получал Ренне, какова стоимость унесенного леса, много ли сэкономят на сокращении – носили намеренно ядовитый оттенок; кто-то потребовал, чтобы исчисление велось не в рублях, а в пудах хлеба: так было понятней этим вчерашним мужикам. Никто не верил в случайность сотинского прорыва, с помощью которого, дескать, прикрывался прорыв более существенный. Увадьев снова выходил на трибуну, когда с балкона назвали имя Потемкина; слово это и подожгло скопившееся отчаянье строителей.

– Даешь Потемкина! – орал зал, и топочущие ноги грозили искрошить полы.

– Без денег вздумал строить… омман!

– Гляди вовремя, хлюст!.. На тачку!

– Потемкинское строительство!!

Это последнее оскорбление, брошенное в мгновение тишины, перекрыло все остальные вопли. Кто-то из ячейки прислал Увадьеву записку с предложением закрыть прения, но это не угомонило бы тех, кто требовал сюда на расправу главу строительства. Буря эта весьма походила на ту, которая месяц назад шумовала в макарихинском клубе, но тогда налицо было признание героя, а теперь побивали камнями виновника обманутых надежд. Сообщение об отъезде Потемкина в Москву на лечение лишь усилило грохот гнева; в зале понеслись хохот и вой беспорядочных свистков. Этим воспользовалась та часть собрания, которая была рада случаю продемонстрировать свою враждебность к администрации.

– …двигайтесь куда-нибудь. Побеждайте или…

Двое из рабочкома мгновенно кинулись в зал, чтоб узнать имя тотчас присевшего крикуна, но и передние, смущенные возгласом, задержали… и потом в проходе, работая локтями, появился макарихинский завклуб. С сердитым и взволнованным лицом он пробрался к президиуму и крепко приник к увадьевскому уху. Собрание затихло и, поднявшись со скамей, устремило на них свой тысячеглазый взор. Тем отчетливей прозвучал в тишине возглас кучерявого комсомольца:

– Почему Ренне не арестован до сих пор?

Председатель собрания Горешин поднял руки, тщетно пытаясь остановить новый рев и топот; ему не давали говорить:

– Головотяпы…

– Под суд его.

– Предательство!

Горешин подскочил к самому краю подмостков и взмахнул рукой так, что она лишь чудом не вырвалась из сочленения:

– Товарищи, порядок… Эй, не курите там!

– Даешь предателя!

– Товарищи… – из последних сил хрипел Горешин. – Молчание!.. ребята нашли в лесу… ходили по грибы. Ренне… под деревом застрелился. Вот товарищ Буланин только что…

– К прокурору… – неслось с балкона.