Сотник

Мишке тут же вспомнилось, как после падения матери из саней точно таким же тоном возмущалась Юлька: "И меня выгнала! Говорит — не мое дело, а как я учиться буду, если до больных не допускают?" Мотька вроде бы и боялся, говорил, что не умеет с бабами, а вот поди ж ты — не допустили, и раздосадовался. Истинно лекарское нутро у парня.

— Там в доме трое раненых из этих… — Матвей мотнул головой в сторону лежащего на земле "панталексуса", — не жильцы. Один уже отошел, двум другим недолго осталось. Раны черные, смердят гадостно. Сами мужики в жару и без памяти. И… — Матвей поколебался, — брошенные они какие-то. Лежат в клетушке малой, похоже, что за ними никто и не ходил. Ну, разве что девчонка та, которую ты у стены тискал. Да много ли она могла? Так только — напиться подать да пожалеть. Из тех, что мы побили, троих сразу насмерть, еще один совсем плох — я думал, что ему только лопатку болтом раздробило, а он вдруг кровью харкать начал. Видать, глубже достало. Второй, которому ты, Минь, локоть разворотил, вроде бы ничего — может, и руку отнимать не придется. Ну и этот, — Матвей указал на "панталексуса", — ему бровь болтом начисто смахнуло и жилу на запястье порвало, ладонь как тряпочная болтается…

— Стой! — прервал Матвея Дмитрий. — Так у него кость не сломана? А зачем палка примотана тогда?

— Так затем и примотана, чтобы ладонь не болталась и рана не открылась. А чего вы с ним делали-то?

"Та-ак… Это, значит, он с потерей сознания ваньку валял? Нет, разорванное сухожилие тоже не подарок, но не сравнить же с раздробленной костью".

Мишка глянул на пленного, и тот не отвел взгляда, а полуприкрыл веки, словно соглашаясь с чем-то.

"А ты наглец, мусью панталексус! Уже, надо полагать, решил, что установил со мной "особые отношения". Ну-ну, будем посмотреть…"

Мишка знаком велел Матвею и опричнику оставаться с пленным, а Дмитрию махнул, чтобы шел с ним туда, где лежали двое раненых "террористов". По крайней мере, с одним из них, судя по словам Матвея, можно было разговаривать.

Раненый оказался в одиночестве: видимо, второй уже отмучился, и его отволокли к убитым. Молодой, лет двадцати парень сидел, мерно раскачиваясь из стороны в сторону и прижимая к животу перевязанный локоть — рана его заметно мучила.

— Как звать? — не дожидаясь Мишкиной подсказки, рявкнул Дмитрий.

— Селиван.

— Как смел княгиню с детьми обидеть, тать?

Селиван глянул на Дмитрия как на безнадежного идиота и коротко процедил:

— Приказ.

Мишка придержал рукой своего старшину, явно собиравшегося вразумить пленного добротной затрещиной, и прошептал:

— Почему не повезли, куда уговорено?

— Почему не доставили княгиню, куда следовало, а потащили в другое место? — грозно вопросил Дмитрий.

— Боярин велел.

— Какой боярин? — Дмитрий снова не стал ждать Мишкиного вопроса.

— Боярин Никодим.

"Ага, значит, не просто дружинник, а все-таки боярин. Ну, можно было бы и догадаться".

— А зачем это ему? — прошептал Мишка. Дмитрий повторил вопрос.

— Так кто ж его знает? — Селиван поморщился то ли от боли в руке, то ли от странности вопроса. — У него вечно все не как у людей.

— И что? Никак вам это не объяснил?

— Сказал: "Так надо". И все.

— А ляхи?

— А в морду! — с неожиданным ожесточением ответил пленный. — И ногами еще попинали.

— Ну а дальше что было?

— Дальше прятались… детишки заболели… потом нас боярин Васюта нашел…

— Ну-ка, ну-ка… — Мишка на секунду даже забыл про горло, но оно тут же напомнило о себе саднящей болью. — Вы Васюту искали, или он вас нашел?

— Мы прятались. Он нашел. Ругался с Никодимом… вроде бы, я не слышал.

— Из-за чего?

— Не знаю, но у Левши же все вечно навыворот…

— У кого?

— У боярина Никодима прозвание Левша. Он же все не так, как другие, делает. Не только руками, у него еще и голова не так, как у всех людей, думает.

"Левша!!! Не хотел называть своего прозвища! У него же левая рука здоровая!"

Мишка сорвался с места и кинулся к зарослям ивняка, в которых оставил Матвея с пленным и опричником Янькой.

— За мной! — раздался за спиной голос Дмитрия.

И бежать-то было всего ничего — меньше полусотни шагов или около того, но этот путь показался Мишке таким длинным! Ветка хлестнула его по лицу, Мишка не обратил на нее внимания, потому что уже видел: Матвей сидит на земле, закрывая лицо руками, и из-под ладоней сочится кровь.

"Слава богу, живой!"

Рядом, скрючившись в позе эмбриона, неподвижно застыл на земле опричник Янька.

"Господи, еще один…"