Сотник

Было, конечно, в этом что-то… некрасивое — использовать детей в своих целях, но самим-то детишкам от этого никакого вреда. Вот только голос… Мотькино полоскание и то ли компресс, то ли просто теплая повязка согрели горло, и Мишке немного полегчало; во всяком случае, говорить, хоть и совсем негромко, он мог почти без саднящей боли.

Все планы порушила "то ли княжна, то ли не княжна": выбралась из дома, боязливо покосилась на Дмитрия, который раздавал какие-то указания отрокам, и подалась к Мишке.

— Пан Лис…

— Слушаю, княжна… прости, — Мишка притронулся к повязке на горле, — не могу в полный голос говорить.

— Я не княжна.

"Ну вот, облом… Впрочем, может, и к лучшему. Но почему все-таки "пан Лис"?

— И я не пан и не Лис. Боярич Михаил, — Мишка вежливо склонил голову, — сотник Младшей дружины Погорынского войска. Прости, не знаю, как величать тебя, красна девица.

— Не Лис? Ой, боярышней Евдокией зовусь. — Девица ответно поклонилась и указала на щит с изображением лиса, несущего сияющий крест: — А как же это? Наставник наш отец Паисий сказывал, что есть у ляхов боярин, нечистого зверя на своем знамени имеющий[28]. Вот я и подумала…

— Ну почему же нечистого? В Писании в "Пророчестве о Вавилоне" вовсе и не лисы упомянуты, а шакалы. Просто ошибка при переводе с греческого на наш язык произошла, шакалы-то у нас не водятся, вот и написали "лисы", а на самом деле там так сказано, — Мишка, в который уже раз, мысленно поблагодарил отца Михаила за науку: — "Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены — в увеселительных домах".

— Ошибка?! В Писании?!!

Удивление и возмущение Евдокии оказались настолько велики, что Мишке невольно вспомнилась старшеклассница из фильма "Завтра была война": "Как можно спорить с самим Маяковским?!!"

"Вот так, сэр Майкл, века и тысячелетия проходят, а девочки-отличницы не меняются! Меняются только непререкаемые авторитеты: у этой — Писание, у той — Маяковский, а у постсоветских, наверное, Солженицын… Или у них какой-нибудь гламурный журнал вместо Писания? Хочешь не хочешь, а вспомнишь: "Не сотвори себе кумира".

— Да не в Писании ошибка, а толмач переврал. Или постарался, чтобы нам, про тех шакалов не ведающих, понятнее было. Так что не пан Лис я и не лях вовсе. Туровские мы.

— А как же… ведь отец Паисий сказывал… и лис у вас намалеван…

"О господи! Ну, девки… порожденья крокодилов! Вот так и поймешь, почему Пушкин был противником женского образования".

— Я тебе, боярышня, потом объясню, прочему у нас лис на щитах. Тебя ведь с делом каким-то ко мне послали?

— Ой, да! Княгиня Агафья Владимировна велит вашему старшему к ней явиться.

— Ну, велеть она может… Гм, ладно. Передай, что скоро буду.

— Она велела немедля!

— Угу. Как только, так сразу.

— А? — не поняла Евдокия.

— Скажи, что внял и не замедлю явиться пред княгинины очи. Только вот нужные распоряжения отдам и сразу приду.

— Княгиня Агафья… — начала было снова боярышня, но Мишка набычился и, уставившись ей в глаза, шевельнул искалеченной бровью.

— Ступай. Передай княгине, что прибуду немедля, как смогу!

Девица, кажется, обиделась: поджала губы, вздернула подбородок и, развернувшись на месте, засеменила к двери. Ну, прямо тебе оскорбленное достоинство во плоти. Мишка чуть не сплюнул вслед. Знаком подозвал к себе ближайшего отрока и велел сыскать Елисея и Елизара, чтобы бросали все и бежали к нему.

Пока дожидался близнецов, отроки Артемия вытолкали из дома какого-то мужика с разбитой в кровь мордой и в разрезанной от ворота до рукава одежде. В прорехе виднелась кровавая полоса на теле: похоже, кто-то пытался перехватить ему горло ножом, но то ли не дотянулся, то ли сам мужик успел отшатнуться…

— Артю… — Мишка поумерил голос, — Артюха, это еще что за диво?

— Лях, под лавкой схоронился, где раненые лежат. Там угол темный, ну вот он, видать, и… того. Вон гляди! — Артемий указал на разрез на одежде мужика. — Зарезать его, похоже, хотели, да вывернулся как-то. Ну, а морду… это уже мы, чтобы не рыпался.

— Ладно, с ним потом разберемся. Вы там хорошо все посмотрели, больше никто по темным углам не прячется?

— Нет, Минь, все проверили. Там только княгиня со своими да раненые… Все без памяти, а один уже помер. — Артемий обмахнул себя крестным знамением. — А княгиня-то грозна… раненых велит наружу выкинуть, все равно, мол, помрут… а еще про тебя спрашивала: кто, да что, да откуда?

— И что ты?

— А что я? Ты же не говорил, что можно рассказывать, а чего нельзя, вот я пеньком и прикинулся: мне велено только дом от посторонних очистить, а потом господин сотник сам придет и все, что надо, скажет.

— А она?

— Сердитая… даже вроде бы кинуться в меня чем-то хотела, да под руку ничего не попалось.