Сотовая бесконечность

А не полюбить такого орла ты, девица-снайперица, просто не смогла бы. Это я тебе говорю! – шумно высморкавшись в видавший виды мятый платок, продолжил ветеран партизанского движения и ткнул себя кулаком в грудь. – Справный был хлопец. Загляденье! Никак нельзя женщине такого не полюбить. Самый что ни на есть разрушительный для слабого полу образчик!..

– Так даже? – воспрянул Маслов. – И что он, преуспел в таких разрушениях?

– Преуспел не преуспел, а бабы наши, отрядовские, все по нём сохли! И те, малявошные которые, и которые замужние! Но Лексей не баловал. Со всеми «здрасте-пожалуста», поговорить, потанцевать, песен попеть. Все довольны. А баловства непотребного…

– Ладно! – Валентина встала, забросила винтовку за плечо. – Это самая грустная из ваших историй, Яромир Михалыч! Поздно уже, спать пойду. Всем спокойной ночи.

Девушка собралась уходить во тьму, окружавшую костёр…

– Э, вы чего это огонь не гасите? – раздалось с противоположной стороны полянки. – А если вражеская аэроразведка?

В освещённый костром круг вошёл парень лет семнадцати, обряженный в липовые лапти, офицерские галифе и кацавейку из шкуры барана. В руках он уверенно держал трофейный МП-40. Ко всему этому имел он ещё драную смушковую папаху без верха, сумку от противогаза, набитую всевозможным хламом, и синюю наколку на запястье: «Ростов».

Вячеслав Иванович Михайловский, юноша с мелкоуголовными наклонностями, уже начавший обретать в «папе-Ростове» некую известность, приписал себе полгода и пошёл в армию ровно через неделю после начала войны. Однако более чем годичное пребывание вдали от дома и военные перипетии так до конца и не «причесали» его взъерошенного характера.

В частности, он полагал, что непобедим, неотразим, незаменим… Ну, и всё такое. Более того, был уверен, что Валя Зартиссян – его девушка. А сама она находится буквально в двух шагах от осознания этого факта. Поэтому дело, как он считал, решённое! Ну и, при возможности, ревновал очень даже показательно. Хотя сама Валя всегда высмеивала этого пижона из Ростова. Причём иногда – довольно жестоко. А сейчас, будучи дежурным по расположению, Славка (как обычно звали его в отряде) обладал реальной властью.

– Вы нарушаете режим, установленный командованием. Если сейчас же не разойдётесь, я вас, в натуре, быстро арестую всех! И будете сидеть до утра в холодной! Понятно?

– Дурак ты, Славка! – проскрипел Михалыч, поднимаясь с бревна и забирая телогрейку. – Дураком был, дураком, видать, и помрёшь!

– Что-о-о? – Лицо Михайловского перекосило злобой. Но кричал он уже в спину старому партизану.

– Что слышал! – Валя, вслед за стариком, развернулась к нему спиной. – Дурак и есть!

– А ну, боец Зартиссян, стоять! – заорал вдруг Славка, передёргивая затвор. – Стоять, я сказал!

Славка направил Вале в спину ствол своего автомата, но тут поверх оружия легла широкая сильная ладонь Семёна Велихова.

– Не дури, Славка! – прогудел конюх, пригибая автоматный ствол к земле. – Непотребство творить негоже, да ещё и по пустякам.

– По пустякам?! – взвился побелевший Михайловский. – Да я вас всех щас…

Велихов по короткой дуге обрушил локоть на височную область Славкиного черепа.

Сам Михайловский экстренно прервал свою речь и рухнул к ногам Семёна.

– Слышь, Серёга! – обратился Велихов к танкисту. – Помоги дурака на гауптвахту отволочь. Пускай охолонет маненько, жеребец. Война кругом, а он любови захотел.

– Война не война, а й без любви жизнь не жизнь, – возразил Серёга. – Убьют жеребца завтра – и поминай как звали. А так хоть сынок остался бы – глядишь, и род продолжится.

– Во-во. Шоб было кому помирать в наступной войне, – проворчал Семён, берясь за плечи дежурного по расположению. – Сдаётся, вся эта любовь и придумана для бесперебойного порождения свежего пополнения.

Всё-таки они люди. Не совсем звери (хотя частенько с виду особой разницы не заметно). Разумность предполагает наличие неких моральных устоев. Будучи людьми, они были вынуждены искать оправдание собственной агрессивности. Или хотя бы видимость оправдания.

В их философии есть постулат, который, возможно, многое объясняет: ВОЙНА ВСЁ СПИШЕТ.

Всё, что нельзя делать в мирном состоянии, разрешено во время войны.

Они понимали, что всегда и во всём удерживаться от агрессии не удастся… И они хотя бы попытались РАЗГРАНИЧИТЬ, отделить, обособить мир и войну.