Сотрудник агентства "Континенталь"

– Ее имя Эгнис, сказал Хэкен. Мы показали ей бумажник, револьвер и платок. Две первых вещи она опознала, а вот платок нет. Однако сказала, что он пахнет духами «Дезир дю Кёр». Из этого она делает вывод, что один из бандитов женщина. Она и до этого уверяла, что его фигура смахивала на девичью.

– Есть отпечатки пальцев или другие следы?

– Фелс осмотрел квартиру, окно, крышу, бумажник и револьвер. Никаких следов.

– Миссис Мэйн могла бы их опознать?

– Говорит, что узнала бы маленького. Возможно...

– А у вас есть какие-нибудь соображения?

– Пока нет, ответил Хэкен.

Мы вышли. Распрощавшись с ними, я направился к дому Бруно Ганжена возле Уэствуд-парка.

Ганжен, торговец антиквариатом, был маленьким забавным человеком лет пятидесяти. Он носил тесный смокинг с накладными плечами. Волосы, усы и козлиная бородка выкрашены в черный цвет и так набриолинены, что блестели почти так же, как и розовые наманикюренные ногти, а румянец явно образовался с помощью косметики.

Он представил мне свою жену. Та кивнула, не вставая из-за стола. Ей было лет девятнадцать, а на вид не больше шестнадцати. Маленькая, круглые карие глаза, оливковая кожа, ямочки на щеках и пухлые накрашенные губки делали ее похожей на дорогую куклу.

Бруно Ганжен детально объяснил жене, что я из Континентального детективного агентства и что он меня нанял, чтобы помочь полиции найти убийц Джеффри Мэйна и украденные двадцать тысяч...

– Вот как... – сказала она тоном, не выражавшим ни малейшего интереса, и встала. – Я оставлю вас, чтобы вы могли...

– Нет, нет, моя дорогая! запротестовал муж. У меня нет от тебя никаких тайн.

Я притворился, что согласен с ним.

– Я знаю, – моя дорогая, обратился он к жене, которая послушно села, – что это касается и тебя. Ведь мы оба очень любили нашего Джеффри, правда?

– О, да, сказала она тем же безразличным тоном.

– Итак... поощряюще обратился ко мне ее муж.

– Я разговаривал с полицией, сказал я. Не могли бы вы, мистер Ганжен, добавить что-нибудь? То, о чем вы с ними еще не говорили?

Ганжен взглянул на жену.

– Есть ли у нас что-нибудь такое, Энид, моя дорогая?

– Я ничего не знаю, ответила она.

Он засмеялся и умиленно посмотрел на меня.

– Именно так и есть, сказал он. Мы больше ничего не знаем.

– Мэйн вернулся в Сан-Франциско в восемь вечера. При нем было двадцать тысяч в стодолларовых банкнотах. Откуда у него эти деньги?

– С нами расплатился один клиент, объяснил Бруно Ганжен. Мистер Натаниел Оджилви из Лос-Анджелеса.

– Но почему наличными?

– О, это такой трюк, – маленький крашеный человечек скривился в хитрой усмешке. – Профессиональный прием, как говорится. Вот, послушайте. В мои руки попадает золотая диадема древнегреческой работы, точнее, якобы древнегреческой. Найдена в Южной России, возле Одессы... тоже якобы. Правда это или нет, но диадема прекрасна...

Он засмеялся.

– И вот Джеффри везет эту диадему в Лос-Анджелес, чтобы показать ее мистеру Оджилви страстному коллекционеру. Он не говорит, каким образом нам досталась вещь, упоминает только о каких-то запутанных интригах, контрабанде, о трениях с законом, о необходимости хранить тайну. Для настоящего собирателя это лучшая приманка. Трудности так привлекают! Джеффри заинтриговывает мистера Оджилви, а потом отказывается и очень решительно принять чек. Никаких чеков! Никаких следов! Только наличные!

Такой вот трюк, как видите. Мистер Оджилви купил диадему. Вот откуда двадцать тысяч долларов у бедного Джеффри.

Он взмахнул своей розовой ручкой, покивал накрашенной головой и закончил:

– Вуаля! Это все.

– Мэйн вам звонил по возвращении? – спросил я.

Мистер Ганжен засмеялся, как будто мой вопрос пощекотал его, и повернулся к жене.

– Как это было, дорогая? – перебросил он ей мой вопрос.

Энид Ганжен надула губки и равнодушно пожала плечами.

– Мы узнали, что он вернулся только в понедельник, – перевел мне эти жесты Ганжен. – Правда, моя голубка?

– Да, буркнула голубка. – И добавила, вставая: – Прошу извинить меня, господа, но мне нужно написать письмо.

Разумеется, моя дорогая, – ответил Ганжен, и мы оба встали.

Когда она проходила мимо Ганжена, он сморщил свой маленький носик и закатил глаза в карикатурном экстазе:

– Какой чудесный аромат, моя дорогая! Просто божественный запах! Есть ли у него название, дорогая?

– Да, – ответила она и, не поворачиваясь, приостановилась в дверях.

– Какое?

– «Дезир дю Кёр», – бросила она через плечо и вышла.

Бруно Ганжен взглянул на меня и хохотнул.

Я сел и спросил, что он знает о Джеффри Мэйне.

– Все как есть, – заверил Ганжен. – Двенадцать лет, с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать, он был моим правым глазом, моей правой рукой.

– Что это был за человек?

– А что вообще можно сказать о человеке?

Я не знал, в чем дело, и поэтому промолчал.