Сотрудник ЧК

Недалеко от берега взвод красноармейцев разбирал какие-то развалины. Когда Алексей и Воронько проходили мимо, один из красноармейцев крикнул:

- Эй, чего шляетесь тут?

Другой одернул его:

- Та це ж чекисты, хиба ж ты не бачишь?

Воронько критически оглядел Алексея.

- Не пойму, - сказал он, - почему от нас Чекой несет за версту? Ничего на нас особенного нету, а где ни пройдешь, сразу след: Чека ходила. Это ведь не на пользу… Надо бы какой- никакой гражданской одежонкой разжиться.

Алексей думал о том же: ему предстояла слежка за Дунаевой.

- Надо бы, конечно.

- Фельцера потрясем, - подумав, решил Воронько.

Придя в ЧК, они сразу направились к начхозу.

- А-а! - закричал тот, увидя Алексея. - Все-таки пришел! А я уж думал: неужели у человека совести нет даже сапоги показать? Неужели, если на свете революция, так уж не надо благодарности? Все вот так: Фельцер дай то, Фельцер дай это, а чтобы вспомнить, что Фельцер тоже человек, так нет! Вот, когда что-нибудь надо, тогда, конечно, бегут к Фельцеру… Может быть, ты тоже за чем-нибудь пришел?

- Нет, нет! - За Алексея ответил Воронько, правильно оценив обстановку. - Он меня два дня как тянет: зайдем к начхозу и зайдем! Я уж думал: отчего бы такая любовь?

- Ой ли! - с сомнением сказал Фельцер.

- Провалиться мне! - Воронько ясными глазами смотрел на начхоза. - Хочешь перекрещусь?

- Он перекрестится! Подумаешь, большое дело перекреститься этому безбожнику! А ну, покажи сапоги! - Фельцер потащил Алексея к свету. - Ай-яй, вот это товар! Вот это богатство!

И действительно, новые сапоги Алексея были просто загляденье: остроносые, на удлиненном каблуке, с голенищами, сделанными «по-генеральски»: они передавали форму ноги и имели косой срез наверху.

Налюбовавшись сапогами и неоднократно напомнив, что, если бы не он, так век Алексею не носить такой царской обуви, начхоз спросил:

- Ну, теперь говорите честно, что вам от меня надо?

- Штатскую одежонку, - прямо сказал Воронько, решив, что дипломатическая часть переговоров закончена. Он коротко объяснил ситуацию.

Фельцер выслушал его с видом философа, которого уже нельзя удивить человеческим несовершенством, вздохнул и раскрыл свою одежную сокровищницу.

Надо прямо сказать: сокровищ там не было. Два-три изношенных пиджака, несколько латаных-перелатанных брючишек, немного грязного белья да крестьянский армяк, удушливо пахнущий кислиной, - вот и все, что Фельцер мог предложить.

- Не жирно, - заметил Воронько.

- Смотрите, он еще не доволен! - возмутился начхоз. - Берите, что есть, или дайте покой, у меня и без вас хватает дела!

В конце концов Алексей выбрал черный пиджак и желтую, в крапинку, рубаху. Воронько - широченный сюртук с оторванной полой, полосатые брюки, а также черный приказчичий картуз. Расписавшись в получении вещей и поблагодарив Фельцера, они расстались.

Воронько собирался осмотреть дом, где Крученый укрывал Соловых. Телеграфист адреса не знал и даже не мог толком объяснить, где этот дом находится, потому что Крученый приводил его туда только ночью. Воронько решил вывести Соловых в город: пусть ищет дорогу по памяти.

Алексей пошел домой. Там он переоделся. Вместо диагоналевых галифе и новых сапог натянул свои старые солдатские штаны и едва живые опорки. Рубаха была ему маловата, но пиджак пришелся впору. На голову он надел висевшую в сенях линялую, с изломанным козырьком, фуражку, принадлежавшую когда-то покойному Федюшкину отцу, за спину закинул пустой вещевой мешок. Теперь он мог сойти за кого угодно, но только не за чекиста, а это-то как раз и требовалось. Во внутренний карман пиджака он опустил браунинг.

Люська, Федина сестра, увидев его, всплеснула руками:

- Леша, ты что это?! Ой, батюшки, и не узнать совсем!

Он приложил палец к губам и подмигнул девушке, довольный произведенным впечатлением.

ДОМИК В МАРКАСОВСКОМ

Приближался четвертый час пополудни. Было душно, и город, точно добела раскаленный солнцем, сонно притих.

Из пустынных в этот знойный час центральных улиц Алексей попал в еще более тихие улочки городской окраины. Волоча ноги, точно без определенной цели, он шел по Маркасовскому переулку, поглядывая на номера домов. Домишки здесь были маленькие, одноэтажные, окруженные садами и огородами. Козленок щипал траву на дорожной обочине. Черноликие подсолнухи свесили головы за невысокими заборами. Воробьи ковырялись в сухих коровьих лепешках. Знакомая картина. Все здесь было проникнуто безмятежным провинциальным покоем, который, казалось, не способны возмутить никакие революции…

Вот и дом номер пять. Такой же, как и другие, беленький, аккуратный. Окна не заперты, а только прикрыты от солнца голубыми ставнями. Одна ставня приоткрылась, видны чисто промытые стекла и белая кружевная занавеска. За домом большой двор.