Социал-­традиция

Глава 8. Судьба русского мира

В плену стереотипов. — Зависимая метрополия. — Европеизм, западники, почвенники. — Хлебный баррель. — Внутренняя колонизация. — Слом цивилизационной модели. — Маркс об общине и социализме. — Коммунитаризм. Община. — Казённый либерализм. — Исторические разрывы традиции. — Раскол. — Петербургский проект. — Азиатизация. — Революция сверху. — Коммунитарность и традиция. — Второе крепостное право. — Российская идеологическая матрица. — Православная этика и дух солидарности. — «Отражение неба на земле». — Мифоритуальный комплекс российской политики. — Культ реформизма. — Реформизм и диктатура. — Политические циклы. — Советско-антисоветское. — Коллективная вина или коллективный инфантилизм? — Русская традиция и миросистема. — Право на прямое высказывание. — Вакуум идентичности. — Русско-византийская традиция. — Уникальность не значит исключительность. — Херсонес, Константинополь и детско-родительский комплекс русской культуры. — Западничество на месте византийства. — Коды традиции: точка сборки. — Утопия конвергенции. — Креаклиат и когнитариат. — Украинский вызов. Зеркальная ловушка для русской идентичности. — Русоцид как исторический феномен: приглашение на казнь. — Русский мир и проблема разделённости. — Сценарии будущего.

***

Историк Фернан Бродель в своей работе «Материальная цивилизация, экономика и капитализм» утверждал, что обособленное положение России в мире объясняется её величиной и самодостаточностью. Россия, по мнению исследователя, «сама по себе мир-экономика»[162]. Верная ли это характеристика? По-видимому, она соответствует реальности лишь отчасти.

Одни историки высказывают мнение о периферийном, другие — о полупериферийном статусе России. Субъективно мы, русские, ощущаем это, когда видим, что образовательный и культурный уровень большинства граждан до сих пор превышает потребности примитивного компрадорского типа экономики, который навязан стране. Говоря марксистским языком, российская надстройка всё ещё гораздо «цивилизованнее», чем того требует экономический базис. Разумеется, политические элиты стремятся «подровнять» надстройку, привести систему в равновесие — для сокращения лишних экономических издержек. Именно такая цель кроется за бесконечными разговорами об «оптимизации», «повышении эффективности», «инновациях» (вместо реального технического развития). Государство-корпорация рассматривает высокий образовательный уровень населения, серьёзное искусство, фундаментальную науку как непрофильные активы. Роль экономической колонии предполагает сброс этих активов. Введение ЕГЭ, сожаление о том, что «образованный и культурный человек — это не профессия», — всё это попытки отказаться от исторического ресурса и исторической роли страны, понизить её полупериферийный статус до периферийного. Но превращение России в страну третьего мира или не доводится до конца, или растянуто во времени. В отличие, например, от соседней Украины, подписавшей кабальную «Ассоциацию» и почти мгновенно опустившейся до состояния африканских стран. В чём здесь дело?

Перед исчезновением СССР была модной мысль о том, что идеология марксизма-ленинизма не даёт развиваться свободному изучению русской истории и плодит множество стереотипов. Времена изменились, идеология стала формально необязательной. Но акции гуманитариев в обществе резко упали, и количество стереотипов в массовом сознании не уменьшилось, а увеличилось. В лучшем случае в школьных учебниках просто поменяли «плюс» на «минус».