Социализм. История благих намерений

Узнали ли об этом ответе Маркса широкие левые массы или нет, но «русский социализм» (революционное народничество), видевший своей опорой крестьянство, продолжал свое существование все последующие десятилетия, прежде всего в партии социалистов-революционеров. Более того, по мнению критики Владимира Ленина со стороны бывших соратников по партии, его учение было синтезом искаженного марксизма и революционного народничества (в частности, анархического учения Михаила Бакунина). Бакунин выступал против «диктатуры пролетариата», а главной движущей силой революции считал наиболее бедные слои рабочих и крестьян, которых призывал участвовать в восстаниях и бунтах до тех пор, пока не будет достигнута цель социальной революции. Павел Аксельрод писал, что «большевизм есть не что иное, как осуществление в действительности – в грандиозном масштабе в варварски-насильственных формах – заветов Бакунина и Нечаева, этих духовных предков большевизма» [7, с. 85]. В работе «Кто изменил социализму» Аксельрод вопрошает: «…разве нельзя отличить в этом захвате власти большевиками воскрешенных идей русского бланкизма, которые преобладали среди русских революционеров после краха партии “Народная воля”?» [7, с. 485]. В другом месте той же работы читаем: «смелый захват власти большевиками и их “коммунистическая советская республика” есть на самом деле ничто иное, как попытка дать практическое приложение стремлениям и мечтам тех русских революционеров до социал-демократического периода, программу и тактику которых так резко критиковали последователи научного социализма, русские социал-демократы, среди которых был также и Ленин» [7, с. 474].

Читатель может здесь спросить: а что могло быть не так с большевистским переворотом, что его критиковал социалист Аксельрод (и другие – например, Мартов, Потресов)? Дело в том, что русские социалисты не могли разработать общую стратегию относительно прихода к власти. Одни считали, что такой приход может быть только через насильственную социалистическую революцию в ближайшие годы (а в годы Первой мировой войны считали, что империалистическая война должна перейти в гражданскую), а другие полагали, что социал-демократия в России может работать в условиях буржуазного парламентаризма и добиваться своих целей эволюционным путем (на Циммервальдской конференции многие из этого крыла призывали к заключению безусловного мира между воюющими странами). Уже после октябрьского переворота некоторые «умеренные» социалисты (меньшевики, образовавшиеся в результате раскола РСДРП в 1903 г.) считали, что большевики уничтожают завоевания Февральской революции и устанавливают новую деспотию вместо демократии для большинства населения (рабочих и крестьян). При этом и те и другие социалисты опирались на марксистскую формационную теорию, в ходе которой общество проходит социальную революцию в конце каждой формации в тот момент, когда противоречия в старой формации накопились в достаточной степени, а производительные силы достигли определенного уровня развития. Поэтому вставал вопрос: готова ли Россия к революции, достаточно ли развит в ней капитализм, чтобы перейти к социализму. Ленин и большевики в определенный момент сочли, что достаточно, а остальное можно будет доработать с помощью «диктатуры пролетариата» (в будущем следствием этого стали насильственные индустриализация и коллективизация при Сталине). Для тех социалистов, кто не видел в России предпосылок к скорому переходу к социализму, предпочтительнее было опираться на опыт и поддержку западной социал-демократии и постепенный рост рабочего класса, которого было явно недостаточно для перехода к полноценной рабочей демократии, – а значит, альтернативой могла быть только диктатура меньшинства, что было для этих социалистов недопустимо. Учитывая стомиллионное крестьянское население России, Ленин действительно вынужден был обратить внимание на крестьянские массы – и поначалу на самые бедные (в эпоху «военного коммунизма» они стали опорой для кратковременных и неудачных коммунистических преобразований на селе в 1918–1920 гг.). Однако заигрывание с этой массой было недолгим и вскоре большевики перешли к откровенной деспотии (как мы увидим далее), т. е. к той самой диктатуре меньшинства.