Социализм. «Золотой век» теории

На объединительном съезде в Готе 25 мая 1875 г. лассальянское большинство отклонило попытки марксистов внести новые поправки в согласованный проект. Так возникла Социалистическая рабочая партия, в дальнейшем – Социалистическая рабочая партия Германии (СДПГ). Уступки лассальянцам вызывали возмущение Маркса и Энгельса. Бебель сетовал по этому поводу: «далеко не легко было столковаться с обоими лондонскими стариками. Что у нас считалось благоразумным расчетом и искусной тактикой, в том они усматривали слабость и непростительную уступчивость; но в конце концов важнее был самый факт объединения»[698].

Вдогонку съезду Маркс написал развернутую критику Готской программы. Он повторил их с Энгельсом претензии, уже изложенные в письме к Бебелю.

Маркс особенно категорически протестует против надежд на буржуазное или бюрократическое государство. Между капитализмом и социализмом находится революционный переход, и государство может быть ни чем иным, как диктатурой пролетариата, которая, развиваясь, отмирает. Маркс протестует против «веры лассалевской секты в государство или, что ничуть не лучше, веры в демократические чудеса»[699] Это отделяет ортодоксальный марксизм от последующей практики социального государства в капиталистических странах.

* * *

В «Критике Готской программы» Маркс пишет, что при социализме еще «господствует тот же принцип, что и при обмене товарными эквивалентами: известное количество труда в одной форме обменивается на равное количество труда в другом»[700]. Зачем же тогда ликвидировать товарно-денежные отношения? Если рынок может обеспечить эквивалентный обмен, то критика в его адрес теряет смысл.

У академика Т.И. Ойземана это положение вызывает другое, можно сказать, социально обусловленное возражение: «Маркс, правда, ничего не говорит о качественном различии между сложным и простым трудом, различии, без которого невозможно социалистическое распределение в соответствии не только с количеством, но и качеством труда, его сложностью и ролью в иерархии трудовых отношений»[701]. Получается, что с точки зрения Маркса как раз социалистическое распределение по труду возможно без учета отличий «простого» и «сложного» труда и столь милой элитарному разуму «иерархии». Своим умолчанием Маркс, автор теории «сложного труда», добавившей розни в отношения пролетариата и интеллигенции, на старости лет сделал шаг в сторону Прудона. Ведь Прудон отрицал, что землекоп за час интенсивного качественного труда должен получить меньше, чем философ. Социалистическая идея в основе своей чужда иерархии, и бюрократии СССР пришлось с помощью теории «качественного труда» обосновывать, почему доходы ее чиновников настолько выше, чем зарплата «господствующего класса». Труд номенклатурных работников был очень «сложный» и место в иерархии «почетное».

А уж когда Энгельс прямо отрицает право высокообразованного работника при социализме получать больше, академик Ойзерман обвиняет его в том, что «основоположник» отменяет «социалистический принцип распределения»[702]. Кем сформулирован нарушенный Энгельсом «социалистический» принцип распределения по количеству, качеству и «роли в иерархии», академик не уточняет. С присущей ему скромностью.

А по существу – имеет ли человек с более высоким уровнем образования априорное право на более высокие доходы по сравнению с работником с более низким уровнем знаний? В данный момент времени они затрачивают одинаковые усилия – один, скажем, убирая снег, а другой – составляя сложный текст. В «Капитале» Маркс отдал преимущество «сложному труду», поскольку на подготовку «сложного» специалиста «обществом» затрачено больше усилий. Но по этой логике можно оправдать и безделие лорда – в детстве на него затратили такие средства, что секунда его труда дороже часов труда его садовника. Подписал лорд какую-нибудь бумагу – имеет право отдыхать до вечера – такой «сложный» труд, общество «вложилось». Образованный человек затрачивал труд на образование. Но, во-первых, этот труд может оплачивать стипендия. А во-вторых, есть не только материальные стимулы приобретения знаний. Советское общество поступило более справедливо, фактически уравняв в правах интеллектуалов и работяг. И люди не перестали стремиться в институты, что понятно. Значительная часть населения все равно хочет заниматься творческим и интеллектуальным трудом, даже если за это не предусмотрена дополнительная плата. А уж в России грани XX-XXI веков эта закономерность получила, можно сказать, экспериментальное подтверждение. Когда научное сословие было превращено в касту нищих, когда резко снизилась востребованность результатов научного творчества, люди все равно идут в науку. Творческий характер деятельности – сильнейший стимул, который компенсирует и трудозатраты обучения, и «невыгодность» профессии в те периоды, когда правящая элита тормозит развитие общества, удушая науку голодом.