Социализм. «Золотой век» теории

Здесь Ульянов объективно оказался союзником народников. Михайловский сразу вскрыл буржуазный характер учения Струве с его призывом идти на выучку капитализму: часть капиталистов «будет рада взять себе на выучку способных людей», хоть они и мечтают в далеком будущем заменить капитализм каким-то новым строем. «Но ведь улита едет, когда то будет! Когда-то еще она доползет до последнего термина гегелевской триады, да и так ли оно вообще будет, а пока погреть руки можно»[1005]. Писатель К. Белов пишет о Михайловском: «ядовитые стрелы его критики ускорили расслоение, внутреннее брожение и, в конечном итоге, разложение того мещанского «марксизма», который исповедовали русские «ученики»»[1006].

* * *

Манифест РСДРП 1898 г., подготовленный П. Струве, С. Радченко и А. Кремером, исходил из логики союза с либерализмом: «Политическая свобода нужна русскому пролетариату, как чистый воздух нужен для здорового дыхания. Она – основное условие его свободного развития и успешной борьбы за частичные улучшения и конечное освобождение»[1007].

При этом Манифест обличал трусость буржуазии и признавал в связи с этим, что пролетариат на востоке Европы должен выполнить часть задач, которые в других условиях должна была взять на себя буржуазия.

Как позднее признавал сам Струве, манифест не соответствует в полной мере его взглядам. Не мудрено – он работал на заказ более радикального актива.

Интересно представление о Манифесте ведущего французского лениноведа академика Э. Каррер д’ Анкосс. Она то утверждает, что в нем «провозглашались идеи «Народной воли», но без привлечения террористических методов» (то есть получается, что первая программа РСДРП была народнической), то обнаруживает, что текст был разработан Струве «по образцу Манифеста коммунистической партии»»[1008] (то есть, это все-таки марксистский документ). Вообще с народничеством у французской ученой большие проблемы (о марксизме и не говорю). Бакунин у нее «убежден, что Россия – наилучшее место для уничтожения всякой организованной общественной жизни»[1009] (то есть получается, что и общин, и рабочих союзов, и коллективов, и федераций, и всего прочего, за что выступал реальный Бакунин), «Народная воля», – это общество, «единственной целью которого был террор»[1010] (а не социализм и народовластие, как в реальности). Становится совсем непонятно, что за специфические идеи «Народной воли» мог привить П. Струве социал-демократам (как утверждала та же Э. Каррер д’Анкосс), если он отказался от ее «единственной» цели – террора. Из той же путаницы вытекает и приписанные Ленину «народнические убеждения», которые не имеют ничего общего ни с народничеством, ни со взглядами Ульянова того периода: «Он всегда был ближе к интеллигенции, чем к рабочим, которых он почти не знал и которых боялся, в тайне опасаясь, что, получив образование, они смогут создать свою элиту, способную конкурировать с той интеллигенцией, к которой он сам принадлежал»[1011].

Страх Ленина перед пролетариатом, его стремление защитить интеллигенцию от конкуренции образованных пролетариев – это воистину открытие мирового масштаба, учитывая ту антипатию, которую Ленин питал к большинству представителей интеллигентского слоя. Разумеется, сам Ленин не был рабочим, но он рассчитывал на продвижение своей идеологии именно через просвещение (марксистское) рабочего класса. Ленин прилагал немалые усилия для того, чтобы вовлечь как можно больше рабочих в партию, чтобы потеснить в ней интеллигенцию.

Это субъективное стремление не сделало партию полностью рабочей, а после ее прихода к власти она вовлекла в свой состав самые разнообразные маргинальные слои, среди которых выходцев из крестьянства было объективно больше, чем выходцев из рабочего класса и, разумеется, интеллигенции. Но до конца дней своих Ленин продолжал вести борьбу против интеллигенции и «мелко-буржуазной стихии», которая «размывала» рабочий класс. Свою опору Ленин всегда видел именно в нем, а не в вечно рассуждающей интеллигенции или «ежеминутно воспроизводящем капитализм» крестьянстве.

Весь миф о боязни, которую Ленин задолго до прихода к власти якобы испытывал к рабочим, Э. Каррер д’Анкосс выводит из того, что в 1897 г. Ульянов «отверг возможность принимать в партию рабочих»[1012], хотя в действительности речь тогда шла о введении рабочих в руководство Союза борьбы (в деятельности организации рабочие, разумеется, участвовали, и возражать против этого было бы абсурдно, учитывая, что Союз был связан с предприятиями). Спор в Союзе борьбы возник до выхода Ульянова из заключения между К. Тахтаревым и его сторонниками, затем «экономистами», и Б. Горевым, С. Радченко и сторонниками развития политической организации. Введение рабочих в руководство отвергалось политическим крылом по чисто тактическим, конспиративным соображениям. Когда к дискуссии присоединился Ульянов, спор уже сместился в сторону соотношения чисто экономических и политических задач организации, став преддверием полемики с «экономистами»[1013].