Социализм. «Золотой век» теории

В огне Великой революции, несмотря на все ее разрушения и поражения, наступала принципиально новая эпоха. Отныне голод будет вести не к бунту, а к революции с требованием нового социального устройства – не до-либерального, а пост-либерального. Сама либеральная мысль влекла умы к этому выводу. То, что раньше было умственной конструкцией утопистов, отныне стало естественным выводом «просвещенных» масс из освоенных ими либеральных постулатов: «Не говорится ли в четвертом параграфе «Декларации прав человека»: «Свобода допускает совершение любых деяний, кроме тех, что наносят ущерб другому человеку»… А теперь мы вас спрашиваем, законодатели, наши представители, разве не причиняется зло теми, кто скупает продукты для того, чтобы потом перепродать их как можно дороже?»[38] – вопрошали лидеры секции Гренобль, просто применяя принцип свободы к своему бедственному существованию. Свобода и равноправие должны предназначаться не только для элиты.

Задача была сформулирована французскими революционерами. Но убедительный ответ пришлось искать еще долго, пока не зажили раны от первого разрушительного опыта. Левые якобинцы направляли ненависть санкюлотов на богатство, но не предлагали, чем заменить отношения, воспроизводящие нищету.

Из депутатов Конвента наиболее радикальное нападение на капиталистические порядки позволил себе Жан Никола Бийо-Варенн. Он требовал права на труд и на достойное обеспечение для всех людей. Однако средства достижения этой задачи остаются у него архаичными, известными со времен Древнего Рима: радикальная аграрная реформа, ограничивающая размеры наделов, а также реформа наследования, ограничивающая размеры наследуемого имущества. Каждый человек «будет призван к участию в разделе имуществ, на которые он, в качестве члена общественного коллектива, также имеет неоспоримое право владения»[39]. За счет общего государственного фонда, составленного из излишков наследств, человек получает ссуду, необходимую, чтобы завести собственное дело. Никакого социализма здесь еще нет – лишь поддержка мелкой собственности, ремесленников и крестьян, консервация их в том состоянии, где их застало капиталистическое разорение. Идея постоянного раздела и передела крупных состояний вступала в очевидное противоречие с наступавшей индустриальной эпохой. Но она сохранится как знамя сопротивления обездоленных масс, стремящихся вернуться в первоначальное состояние. Мы еще встретим ее и в виде вспомогательных рекомендаций по решению «рабочего вопроса», и в качестве примитивной карикатуры на более сложные идеи прудонистов, народников и даже марксистов (вспомним булгаковское «взять все, да и поделить»). Идея раздела и передела собственности остается водоразделом до-социалистических и социалистических идей. Для того, чтобы создать новое, пост-капиталистическое общество, нужно нечто большее, чем просто отнять имущество у крупного собственника и отдать ее мелкому.

Якобинцы остались примером решительной практики, лишенной убедительной теории. Они не имели ни времени, ни идейной подготовки для того, чтобы выдвинуть конструктивную программу достижения социального «равенства» (равноправия). Не имея понятия о причинах неравенства, якобинцы, подчиняясь требованиям возбужденных масс, пошли по пути купирования следствий – ввели ценовой максимум и принялись бороться со спекуляцией. Результатом стало лишь обострение дефицита – торговцы не желали рисковать головой и торговать с «обезумевшим» Парижем. Но «безумие» было естественным следствием логики вещей.

Переход к новому обществу, основанному на принципах политического равенства, порождает не только блага, но и бедствия – социальное неравенство и нищету, маргинальные массы неустроенных полупролетариев и безработных. Зато роскошь становится еще более кричащей и от того еще более провоцирующей низы на разрушительный бунт. Социальные потрясения затрудняют снабжение, и рынок реагирует повышением цен. Ограничьте цены – и вы получите дефицит, который вызовет взвинчивание теневых цен.

К этому историческому уроку социалисты будут возвращаться каждый раз, как только революция предоставит им шанс на победу. Рефлекторная политика якобинцев затем будет повторяться в двух ипостасях: запретительные меры радикалов (вплоть до коммунистов ХХ века) и аккуратные, часто паллиативные перераспределительные меры социал-либералов. В Робеспьере позднее будут видеть первого «большевика» (как мы увидим, не вполне справедливо). Не будем забывать, что он был и одним из первых социал-либералов. Робеспьер был поставлен историей лицом к лицу с социальной проблемой, но не решился ради ее решения жертвовать священным правом частной собственности.