Социальная философия: Учебное пособие

Отмечая взаимное тяготение работающего и работодателя, что не отменяет конфликтности таких отношений, В. С. Барулин указывает на упрощенное представление о собственнике как только о «безмятежном угнетателе». Он пишет, что частная собственность преломляется во внутреннем мире человека значительной напряженностью, непрерывным беспокойством. Ведь частная собственность – это не просто владение вещами как таковыми. Эти вещи должны сохраняться, а не разрушаться, они должны социально функционировать, только тогда они имеют какой-то смысл для субъекта собственности. А это сохранение, функционирование объектов собственности не осуществляется само по себе, оно требует непрерывных и разнообразных усилий, контроля, непрерывного наблюдения и т. д. Все это преломляется в определенном непрерывном ощущении ответственности, заботы. Человек как бы постоянно несет это бремя. Если же учесть, что частная собственность динамична, что она функционирует в бурном море экономических противостояний, где позиции собственности непрерывно меняются, часто попадая в критические фазы, то ясно, что это ощущение ответственности, заботы представляет собой значительную степень напряженности в духовном мире. Так что частная собственность порождает не только определенную устойчивость духовного мира человека, но и ощущение тревоги, в определенной мере зыбкости бытия^[28].

Истоки первоначального накопления капитала разнообразны. Среди них, конечно, мы увидим и такие антиобщественные действия будущих капиталистов или олигархов, как широкомасштабный обман населения, казнокрадство, коррупция и т. п. Но во многих случаях основой накопления может стать и личный (в том числе и семейный) труд. Так что считать любую частную собственность «воровством», как это иногда заявлялось марксистами, неверно. Ошибочен и лозунг, провозглашавшийся в годы «социалистической» революции, «грабь награбленное», по К. Марксу, «бьет смертный час частной собственности: экспроприаторов экспроприируют», т. е. «экспроприируй экспроприаторов!». Здесь имелось в виду то, что часть прибыли от реализации товаров владельцы предприятий оставляли у себя и строили свое материальное благополучие на якобы «отнятом» у рабочих доходе. Но если бы доход полностью «проедался», то не было бы никакого производства. И хотя материальное устроение собственной жизни владельцем средств производства формально выглядит как несправедливость и способно вызвать негативную реакцию со стороны наемных рабочих, то все же сама организация производства, затем его модернизация и расширение выпуска продукции, в ходе которых собственнику нередко приходится ограничивать свои личные потребности или даже жертвовать тем, что он фактически сам заработал, меняют положение дел. Наилучшее состояние отношений между собственниками средств производства и наемными рабочими, как свидетельствует история, – достижение взаимного согласия, причем достижение путем официально заключаемого договора. Возможно, конечно, обострение отношений между ними (как и между рабочими и государственной властью) при появлении разнонаправленных целей, например, при сокращении мест на убыточных шахтах и угрозе безработицы. Часто этот антагонизм был разрушительным.

Антагонизм классовых интересов описывался не раз в XIX веке и первой половине XX столетия сторонниками марксизма. Это была, надо сказать, не выдумка абстрактно мыслящих политэкономов или политиков марксистского направления, а констатация реального положения дел при индустриальном (по характеристике Д. Белла) капитализме того времени. Оставляя в стороне чрезмерное преувеличение степени этого антагонизма, обусловленное, прежде всего, политическими причинами, приходится все же признать наличие в целом адекватной картины бедственного положения промышленного пролетариата того периода, чреватого социальными потрясениями; да таковые и происходили на протяжении всего этого времени.

После Второй мировой войны и особенно с 60-х годов XX столетия во многих странах Западной Европы, в США и Японии положение промышленного пролетариата существенно изменилось. Под влиянием научно-технического прогресса, благодаря интенсивному внедрению научных разработок в промышленность и сельское хозяйство в этих секторах экономики в некоторых странах резко сократилось число рабочих – примерно с 60–75 % в конце XIX века до 18–22 % в завершающем десятилетии XX столетия. Изменился и характер труда на производстве (это будет рассмотрено дальше).

Д. Белл отмечал, что теперь по крайней мере для индустриально развитых стран теряют силу важнейшие политические выводы марксистского экономического анализа индустриального капитализма. В 1976 году он писал: «Поскольку взгляд на историческое развитие как ведущее к неизбежной победе пролетариата есть основа партийного учения (и оправдывает репрессивное правление партии от имени «диктатуры пролетариата»), то как можно придерживаться этой догмы, если пролетариат не является основным классом постиндустриального общества?»^[29]