Социальная информациология:проблемы становления и развития

Итак, информация и коммуникация, информационные и коммуникативные отношения в обществе – есть то поле субъект-объектного и субъект-субъектного взаимодействия, на изучении которого и складывается наука – социальная информациология, которой вот уже несколько лет занимается кафедра информационной политики РАГС. Подчеркнем: информационная политика не входит в объект ни одной из указанных выше новых наук и научных направлений. Но дело не только в этом, хотя это весьма существенная проблема. Ее решение можно свести с выделением в социальной информациологии специального направления – политической (или политологической) информациологии, которая включает в себя теорию политической коммуникации, журналистику как политическую науку и другие, но опять не исчерпывается ими.[17]

Все это можно было принять за «схоластическое изобретение», если бы не стояла в нашем государстве проблема информационного кризиса или иначе – кризиса доверия к информации, транслируемой СМИ и выдаваемой «на гора» политиками, доминирование манипулятивных информационных технологий и дефицит технологий диалоговых в массовой коммуникации.

В этой связи и с позиции науки трудно согласиться с категорической трактовкой о том, что «политическая коммуникация субъективна и иррациональна как и ее акторы».[18] Акторы, действительно, могут быть таковыми, а политическая коммуникация – это субъект-объектные процессы и отношения. Существует объективная субъектность и субъектная объектность. Иррациональное существует в органическом единстве с рациональным (хотя бы по факту неразделимости полушарий мозга). Иррациональное в онтологическом плане имеет объективную основу. Это объективная субъектность. И она имеет свои объективные законы развития. А если «политическая коммуникация» только «субъективна и иррациональна» и не более того, то не имеет объективных законов своего развития, а, значит, не является объектом науки.

Да, коммуникация субъективна, бывает даже ложной, манипулятивной. Но она развивается по законам причино-следственных связей, по законам развития субъект-объектных и объект-субъектных общественных отношений. Если в политике, в выступлениях политиков, в СМИ много лицемерия, ханжества, лжи, манипулятивных технологий (не дай Бог – зомбирования), то это все имеет определенные причины, есть корни у этого дерева, есть мотивы. А главное – такая политическая коммуникация есть отражение сложившихся субъект-объектных информационно-политических отношений в обществе. Критерии их оценки – объективные потребности и интересы социума, народа, а не субъективные, корыстные интересы политиков как господствующих акторов.

Представляется, что в обществе, в масс-медиа, в политике произошло смешение понятий: «информация», «коммуникация» и «знания». А за знания выдается «знахарство». Чаще за знания выдается простая информация, даже коммуникация. В итоге - инфляция и знания, и информации. А главное – инфляция истины и совести. Ложь становится нормой, поскольку свобода слова становится товаром и дает хорошую норму прибыли. Часто доверие больше к коммуникации, чем к знанию и правдивой информации. Слову Бабушки Матрены, сказанному на лавочке у подъезда, больше доверия, чем официальному слову, исходящему от власти. Кризис веры в слово приводит к кризису доверия к власти. И, наоборот, если власть, политика становится бизнесом, она теряет авторитет, доверие, политическое слово подвергается гиперинфляции. В итоге вырастают два кризиса: кризис доверия к власти и информационный кризис, в основе которого - кризис доверия к СМИ. Парадокс: свободы слова за последние 10-15 лет стало неимоверно много, а доверия к слову –критически мало (так, доверие к телевидению понизилось за десять лет /1991-2002гг/ по данным ВЦИОМ почти в шесть раз с 75% - до 13% в 2002 г.[19] СМИ практически перестали выполнять образовательную, просвещенческую функцию, исчезла аналитическая журналистика, научно-популярные жанры, доминируют разные виды шоу и «насильственная реклама». Поэтому, очевидно, представляют в целом смысл и цели проводимых реформ всего 10-20% населения (по жилищно-коммунальной реформе – 22,2%, по реформе государственной службы – 11,7%, судебно-правовой – 14,1%, налоговой – 13,1%, реформе образования – 20,3%).[20]