Социо-пат

   Плюха прилетела неожиданно и беззвучно. Тяжелая, но мягкая, как плюшевый медведь, ладонь хлопнула по затылку, вызвав в ушах Китами оглушительный звон. Едва не въехав носом в стену, девушка в ярости развернулась к толстяку, стоявшему на том же месте с одной рукой в кармане, а ладонь второй сложив в увесистый кулак, который тут же продемонстрировал Дзюнко.

   - Вот я сейчас кому-то по заднице нашлепаю за такие закидоны, - пообещал Сэм. - Завязывай уже с этой ерундой про сатану. Тоже мне, нашлась, наследница Алистера Кроули. Я тебе еще припомню хранение в подвалах голых мальчиков!

   - А припомни! - она все-таки сорвалась. Сегодняшние страх, нервы, пережитая смерть и вообще все непонятное, что случилось в течение всего-то пары часов, давили на психику слишком сильно. - Давай, напомни! Напомни, что я сатанистка! Давай. Напомни, что я не девственница и шлюха! Напомни, что я людей калечила! Напомни, что из-за меня погибла целая семья! Давай! Заодно можешь меня сразу казнить, скотина ты непонятная! Возьми меня за ноги и выкинь с лестницы, как эту стерву рыжую! Я за перила цепляться не умею! Давай, выкинь! В аду меня все равно уже ждут!

   Из глаз брызнули таки слезы, она наступала на Сэма, возвышавшегося над ней на голову, и кричала ему в лицо срывающимся голосом. Кричала о том, чем так долго хотела гордиться. О том, что сама для себя создала. О том, что никак не могла простить самой себе.

   Дзюнко Китами кричала на Сэма. Потому что, едва увидев в нем то странное, мимолетно распознанное понимание, она хотела, чтобы оно в нем осталось. Впервые за годы кто-то видел ее глубже внешней оболочки. Как он ухитрился разглядеть, почему, зачем - неважно. Ей просто хотелось, чтобы так было. А сейчас он, уклоняясь от ее вопросов, наотмашь лупил по ее болевым точкам, безошибочно распознанным. Или, может быть, просто нашел такой способ действовать на нервы.

   Но было больно.

   - Чего ты смотришь на меня своими стекляшками?! Нацепил тут очки, придурок! Давай, убей меня! Забей насмерть, как этого урода, сынка Кобаяси! Преврати меня в котлету, если от этого мир станет лучше!

   Он неприязненно и устало дернул губами. А в следующий миг развернувшаяся из кулака ладонь хлестко ударила кричащую девушку по щеке. Захлебнувшись воздухом, Китами в мгновение ока затихла, неверящими глазами уставившись на Ватанабэ.

   Щека горела огнем, и наверняка на коже отпечатался красный след. Но не боль и унижение заставили Дзюнко замолкнуть. Ведьма смотрела ему в лицо, когда Сэм стянул очки и посмотрел на нее.

   - Давай без истерики, - карие глаза уперлись в стекла контактных линз Китами, грозя напором, чувствовавшимся в его взгляде, пустить по ним трещину. - Если тебя совесть мучает, нечего об этом так вопить.

   Он все понимал. Она видела. Он понимал. И, понимая, вовсе не осуждал. Чертов Ватанабэ ломал комедию с самого начала. Он не судил ее. Он всего лишь сказал ей в лицо то, о чем она молчала.

   Китами почувствовала, как некрасиво дергается лицо. Она ненавидела себя плачущей. Сразу становилась уродиной, с распухшими веками и мокрыми щеками. Но ничего поделать уже было нельзя. Впереди стоял этот противный. Наглый, гадкий, ненавистный... Этот огромный, пришедший на помощь, невероятным образом видящий ее насквозь... Этот... Ватанабэ.

   Ноги сами понесли ее вперед. Сэм не издал ни звука, когда тонкое девичье тело припало к его груди. Ее узкие ладошки с аккуратными пальчиками вцепились в пиджак, лицо уткнулось в рубашку, сминая галстук. И Китами глухо заревела.

   Она приглушенно рыдала, сотрясаясь всем телом. Плечи, еще пару дней назад гордо распрямленные, сейчас ссутулились и мелко вздрагивали. Собственный плач Дзюнко тоже ненавидела. Она всегда казалась самой себе похожей на малолетнюю девчонку в такие моменты. Потому что голос вдруг становился тоненьким и жалобным. Да еще и носом шмыгала постоянно. Вот и сейчас зашмыгала, роняя слезы в белоснежную плотную рубашку человека, который ухитрился унизить ее, разрушить жизнь, умереть и вдруг стать единственным в мире, кому она начала плакаться.

   Сэм невозмутимой статуей стоял на месте, чувствуя, как дрожит на груди нечто маленькое, мягкое и теплое. Живое. Как разнесчастная брошенная зверюшка. Только плачет человеческим голосом. Потому что она и есть человек. Со всеми человеческими глупостями. Эти ее трогательно вздрагивающие плечики не могли не разжалобить. Поэтому он осторожно поднял руку и ласково погладил Китами по одному из них. Словно в ответ на его жест, она заревела пуще прежнего.

   - Ну, тихо, тихо, - сказал он. Без следа той извечной язвительности, что всегда присутствовала в голосе. Дзюнко заметила. Широкая ладонь снова погладила ее по плечу, затем отечески опустилась на макушку, трепля и без того разворошенную прическу. - Все я понимаю, глупый ты детеныш.