Социологический ежегодник 2012

14. Latour B. Reassembling the social: An introduction to actor–network–theory. – Oxford: Oxford univ. press, 2005. – X, 301 p.

Религиозный аспект жизни в глубинке

В.Ф. Петренко

В коллективной монографии «Российский северный вектор», вышедшей под редакцией Н.Е. Покровского [27], в рамках концепции клеточной глобализации села представлены обзор экономического состояния северо-востока Европейской России, описание быта и нравов, экологические наблюдения и широкий спектр региональных социологических данных на примере хозяйственной деятельности в Костромской области и ее маленькой, но типичной составляющей – деревни Медведево. Упомянутый населенный пункт действительно являет собой медвежий угол этого старинного исконно русского региона, на две трети покрытого лесами. Костромской край, давший отечественной истории целый ряд ярких фигур (включая род Романовых), был и остается глубокой российской провинцией. До Октябрьской революции 1917 г. Костромская губерния была известна как основной производитель льна, значительный вклад в экономику вносила и ее деревообрабатывающая промышленность. По реке Унже ходили десятки пароходов и барж, перевозивших как лес, так и местных жителей, часть которых уходила на сезонные заработки в города. Местный, северный по отношению к Центральной России климат и суглинистые почвы не позволяли вести интенсивное сельское хозяйство, заставляя мужское население искать дополнительный заработок в городах. Через Костромскую губернию проходил и печально известный Владимирский тракт, связывавший Европейскую Россию с Уралом и Сибирью.

Октябрьская революция 1917 г. не принесла позитивных перемен в развитие этого края. Закабаление крестьян в колхозах («вторичное крепостное право»), ликвидация частной собственности, в частности в судоходстве или производстве пиломатериалов, значительно подорвали экономику края, лишив инициативную часть населения предпринимательской деятельности, а подчас (в годы коллективизации) и самой жизни. Программа индустриализации страны осуществлялась путем перераспределения ресурсов, получаемых в сельском хозяйстве, в пользу промышленного строительства в крупных городах и создания новых экономических регионов на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке. Костромская область, как и вся сельская Россия, исправно поставляла стране экономические (сельскохозяйственные) и человеческие ресурсы за счет стагнации и деградации собственного развития. Ситуацию усугубили Отечественная война, когда военное положение потребовало предельной трудовой мобилизации населения, без каких-либо амортизационных вложений в экономику, а также послевоенная (хрущевская) сельскохозяйственная политика, ограничивавшая трудовую активность крестьян на собственном подворье и не позволявшая «подняться на ноги» обессиленному «продразверстками» послевоенному сельскому хозяйству. Во времена «брежневского застоя», когда за счет продажи нефти страна смогла пустить значительные финансовые средства на возрождение и подъем Нечерноземья, эти дотационные финансовые вливания оказались не слишком эффективными, как вследствие внеэкономических рычагов управления сельским хозяйством, уравниловки и ограничения хозяйственной инициативы колхозов, специфики идеологии и способа хозяйствования социалистической экономики, так и в результате исчерпанности самого человеческого ресурса. По всей Костромской области, как памятники той эпохи, стоят остовы разоренных животноводческих колхозных ферм, производивших когда-то экологически чистые масло и молоко. Местные жители, как правило пожилые, с ностальгией вспоминают времена, дававшие пусть и убогую, но стабильную основу сельской жизни. Чувство сожаления по утраченному колхозному строю у престарелых жительниц (мужское население села редко доживает до преклонного возраста в результате непомерного употребления алкоголя и его суррогатов) связано, очевидно, с тем, что колхоз как форма общины в условиях социализма давал какую-то социальную гарантию поддержки в старости (дровами, комбикормами), обеспечивал наличие медицинского пункта, почты, клуба и т.д. Современное государство, увеличив пенсионные выплаты, не в состоянии вернуть смысл существования престарелому населению села, тогда как колхозная жизнь создавала подчас иллюзорную, но поддерживаемую советской идеологией веру в значимость собственного труда. На заброшенных домах деревни Медведево, построенных, кстати, в послевоенное время, когда воины-победители, полные веры в будущее, возвращались с фронтов, можно увидеть таблички «дом почетного колхозника», «дом ветерана войны». Но вследстие специфической внутренней политики государства по отношению к селу, общей урбанистической тенденции, оттока населения в города и, наконец, усталости от многолетнего сверхнапряжения деревня Медведево так и не смогла возродиться, а естественная и не совсем естественная убыль населения поставила ее на грань вымирания.