Сотворение мифа

Между тем весной 1769 года отпуск Шлёцера подходит к концу. В следующем году оканчивался и его контракт с российской Академией. Шлёцер вновь чувствует себя на распутье. «В 1770 году, — думал он, — по истечении срока моему контракту с Академией, мне уже будет тридцать пять лет; с 860 рублями в Петербурге нельзя пользоваться никакими удовольствиями жизни: приобрету ли я что-нибудь литературными трудами — неизвестно. Профессор не имеет значения в обществе, если он, по крайней мере, не коллежский советник; движение к чинам и большому жалованью медленно, более же скорое к ним движение оскорбит товарищей; во всякой другой коллегии служить было выгоднее, чем при Академии; кто хотел идти дальше и скорее, оставлял её. Я утомился, lassus maris et viarum[164]; пятнадцать лет, проведённые мной между проектами и опасностями, казались мне тридцатью; я жаждал покоя, хотел лениться, жить в тиши и работать, быть независимым».

Шлёцер идёт ва-банк. Вступив в переговоры с Академией, он просит об изменении условий его контракта на следующее пятилетие: чина надворного советника, увеличения жалованья до 1000 рублей в год и, в случае женитьбы, прибавки к этой сумме ещё 200 рублей; выражает готовность вступить навсегда в русскую службу, если ему дадут звание историографа с чином коллежского советника и 1500 рублей жалованья. При этом Шлёцер требовал продлить его отпуск на неопределённое время, под тем предлогом, что для составления комментария к летописям ему необходима Гёттингенская библиотека. Взамен он выражал готовность обучать исторической критике командированных в Гёттинген русских студентов.

В Петербурге требования Шлёцера вызвали возмущение. Профессора Академии, получавшие 860 рублей жалованья без права на туристические поездки по Европе, обиженно надулись; Шлёцера обвиняли в намерении «проедать своё жалованье в Германии». Академическое начальство настойчиво потребовало его возвращения в Петербург, «как будто бы сущность русской службы состояла лишь во вдыхании русского воздуха», — иронизировал Шлёцер в письме к секретарю академической конференции Штелину. — «А ведь… я именно поэтому и подготавливаю страшно много к изданию, что в Гёттингене я в своей области, как рыба в воде». На прочие требования Шлёцера Академия отвечала, что он может продолжить службу на тех же самых условиях, как и другие профессора.

Шлёцер торговался с Академией, имея крепкий тыл. Ректор Гёттингенского университета Отто фон Мюнхгаузен готов был предоставить ему место ординарного профессора[165]. Встретив отпор со стороны Академии по всем пунктам своих требований, Шлёцер решается поставить крест и на своём русском апокалипсисе. «С тяжёлым сердцем, — пишет он, — расстался я с русской историей, которая в продолжение восьми лет, лучших лет моей жизни, была главным и любимым моим занятием».

Шлёцер окончательно встаёт на якорь в Гёттингене. В конце 1769 года он женится на шестнадцатилетней дочери профессора медицины Иоганна Георга Редерера Каролине-Фредерике и покупает небольшой дом. В течение последующих пятнадцати лет у четы Шлёцеров родится пятеро детей: сыновья Карл, Христиан, Людвиг и дочери Доротея и Элизабет.

Воспитание Доротеи Шлёцер превратит в педагогический эксперимент. Согласно его воззрениям, женщины обладали способностью к высшему образованию наравне с мужчинами. Доротея с самых ранних лет изучала университетский курс под руководством лучших профессоров и самого Шлёцера. Она выросла полиглотом (знала французский, английский, итальянский, шведский, испанский, греческий языки, а также латынь и иврит) и всесторонне образованным человеком: её познания распространялись в область математики, политической истории, минералогии, ботаники, химии, физики, медицины. В 1787 году семнадцатилетняя Доротея выдержала экзамен на доктора философии, став первой женщиной в Германии, получившей учёную степень. В 1791 году она помогала отцу собирать материалы для книги «История монетного, денежного и горного дела в Русском государстве с 1700 по 1789 г.». Знакомством с ней дорожили самые выдающиеся учёные в разных странах.

Жена Шлёцера, Каролина-Фридерика, добилась европейской известности своими силами. Её талант проявился в области искусства. Она писала недурные портреты и пейзажи, а также прославила своё имя новой техникой вышивки по шёлку (придумала особый стежок). В 1806 году Прусская академия изобразительных искусств избрала её своим почётным членом.