Сотворение мифа

Первый его историко-литературный опыт — «Повесть временных лет» — как было сказано выше, вырос из «Слова о законе и благодати». Он не имел ничего общего с летописью. Датировки «Повести», за редким исключением, носили относительный характер («на пятое лето», «от княжения… до княжения… лет столько-то»), а вместо бесхитростного перечисления событий читателю предлагался увлекательный рассказ о начале Русской земли и её просвещении светом христианства, сотканный из церковных, дружинных и народных преданий и обильно сдобренный цитатами из книг Священного Писания, Толковой Палеи, Хронографа особого состава, Жития Василия Нового и ряда других произведений византийской литературы. Вкрапления сюжетов из истории империи ромеев и Болгарского царства имели целью включить прошлое Русской земли в контекст мировой истории. Впрочем, легендарная стихия фольклора полностью поглотила историческую быль. Позднейшая научная критика выяснит, что те немногие эпизоды «Повести», которые поддаются проверке независимыми источниками, имеют весьма мало точек соприкосновения с реальной исторической обстановкой. Зато с идейно-художественной стороны «Повесть» сразу поднялась на недосягаемую высоту. Под пером «ученика Феодосия» течение русской истории было направлено в провиденциальное русло, а следование исторической фактологии превращено в занимательное (и, по условиям времени, душеспасительное) чтение.

Трудно указать даже приблизительно, когда могла быть написана «Повесть временных лет». Едва ли это произошло при жизни Феодосия (ум. в 1074) и игуменстве его преемника — Стефана (1074–1078), когда «ученик» должен был только набираться ума-разума и овладевать азами литературного мастерства. Со следующим игуменом, Никоном (1078–1088), отношения у него не сложились — это видно по включённому в летопись рассказу о печерском старце, «прозорливце» Матвее, который однажды во время заутрени увидел вместо Никона «осла, стоящего на игуменовом месте», и упоминании жестоких побоев («ран»), нанесённых Никоном другому иноку, Исаакию за то, что тот, поселившись в пещере, «собрал к себе детей, и одевал их в одежды чернеческие». Сложно представить, что именно у Никона «ученик Феодосия» получил благословение на свой литературный труд.

Наименование в заголовке «Повести временных лет» Печерской обители — «Феодосьевым монастырём» позволяет предположить, что работа над ней была закончена вскоре после перенесения мощей Феодосия в 1090 или 1091 году, в котором его «ученику» выпало играть одну из главных ролей: именно он по просьбе нового игумена Иоанна (1088 — ок. 1103) разыскал точное место захоронения Феодосия и выкопал его останки, перезахороненные с большим почётом, в присутствии четырёх епископов и духовенства из всех окрестных монастырей. К тому времени ему было около сорока лет, и этот возраст тоже хорошо соответствует той немалой опытности, начитанности и умудрённости автора, которые сквозят в каждой строчке «Повести».

Игумен Иоанн явно благоволил «ученику Феодосия» и его литературным трудам. После успеха «Повести» ему поручают составление «летописца». В этом деле у него, несомненно, были предшественники, собиратели хроникальных заметок об истории Печерского монастыря и важнейших событиях в Русской земле. Форма погодных записей могла появиться под влиянием пасхальных таблиц (указывающих дату празднования Пасхи в каждом году), в которых делались краткие летописные отметки[194]. Древнейшей заметкой такого рода, очевидно, является перекочевавшая в сохранившиеся редакции летописи запись под 6508 (1000) годом о смерти Малъфрид — личности настолько загадочной, что невозможно даже с точностью сказать, идёт ли речь о мужчине или женщине. Регулярные записи велись в Печерском монастыре, вероятно, с 1061 года.

Но «ученик Феодосия» коренным образом преобразует жанр летописания. Используя приём новеллистического изложения исторического материала, в совершенстве отточенный им в «Повести временных лет», он выстроил на основе хроникальных записей стройный очерк неполных восьми десятилетий истории Русской земли в XI столетии. Недостаток письменных известий восполнил устными преданиями, рассказами очевидцев, собственными воспоминаниями.

Сохранившиеся погодные записи и созданная к тому времени в Печерском монастыре «борисоглебская» литература о братоубийственной распре сыновей Владимира позволили ему начать рассказ с обстоятельств вокняжения Ярослава в Киеве, подробно остановиться на деятельности своего идейного предтечи — митрополита-«русина» Илариона, истории Печерского монастыря, драматических событиях времени Ярославичей и довести «летописец» до событий 1093 года — смерти последнего Ярославича, князя Всеволода, и вокняжения Святополка. Поставленный им «аминь», подводящий итог всему труду, видел ещё Татищев в одном из утраченных ныне летописных списков[195].