Сотворение мира

…А в Индии храм есть. Зовется он так: Кхаджурахо.
Огромный, как выгиб горячего бока Земли,
Он полон тел дивных из камня, не знающих страха,
Застывших навеки, навеки сращенных — в любви.

Давно прочитала про храм сей в стариннейшей книжке…

Я в Индии — буду ли, нет ли… А может быть, так и помру…
Но как прошепчу: «Кхаджурахо!..» — так бьется под левой подмышкой,
И холодно, будто стою на широком ветру.

Я там не была никогда — а сколь часто себя представляла

Я в этих апсидах и нишах, в духмяной, сандаловой тьме,
Когда предо мною, в скульптурах, Любовь предстояла —
Свободною, голою, не взаперти, не в тюрьме.

Гляди! — как сплелись, улыбаясь, апсара и Шива…

Он между лопаток целует так родинку ей,
Что ясно — вот этим, лишь этим мы живы,
Вжимаясь друг в друга немей, и сильней, и больней…

А эти! — огонь излучает источенный временем камень:

Раздвинуты ноги гигантским озерным цветком,
И грудь упоенно цветет меж мужскими руками —
И смерть мимо них ковыляет старухой, молчком…

А эти, в углу полутемном, — как мастер ваял их, дрожащий?..

Откинулась навзничь она, а возлюбленный — вот,
Восходит над нею… Их свет заливает, лежащих,
И золотом льет на лопатки, на лунный живот…

О тело людское! Мужское ли, женское тело —

Все любит! Мужчина свою зажигает свечу,
Чтоб женская тьма, содрогаясь, огня захотела —
Воск жаркий катя по губам, по груди, по плечу!

Какое сиянье из всех полушарий исходит!

Как сферы расходятся, чтобы вошел резкий луч!
Как брага библейская в бочках заклепанных бродит
И ветра язык — как ласкает звезду меж пылающих туч!

И я, россиянка, девчонка, как мышка стою в Кхаджурахо,

Во дерзком том храме, где пары танцуют в любви,
И нету уже у меня перед смертью скелетною страха,
И очи распахнуты вольно и страшно мои!

Под платьем залатанным — под комбинашкой, пропахшей

Духами дешевыми — тело нагое мое…
О, каждый из нас, из людей, в этом мире — пропащий,
Доколь в задыхании, перед любовью, не скинул белье!

Доколе, ослепший от света и крика, не сгинул

В пучине горячей, где тонут и слезы, и пот,
И смех, — где меня мой любимый покинул,
И где он меня на сибирском морозе, в тулупе, по-прежнему ждет…

И я перед этою бездною мрака и праха,

Средь голых возлюбленных, густо, тепло населяющих храм,
Девчонкою — матерью — бабкой — стою в Кхаджурахо
И мыслю о том,
что — такой же —
в три дня — и навеки! —
Греховною волей создам.

И там, в очарованном и новоявленном храме,

Я всех изваяю,
Я всех, перекрестясь, напишу —
И тех, кто друг друга сжимает больными перстами,
И тех, кто в подвале, целуясь, вдыхает взахлеб анашу…

И тех, кто на нарах тюремных впивался друг в друга —

Так в клейкость горбушки впивается рот пацана…
А я? Изваяю, смеясь, и себя в эпицентре опасного круга,
Где буду стоять — Боже, дай Ты мне силы — одна.

Но я изваяю себя — обнаженной! Придите, глядите —

Ничто я не скрою: вот складки на шее, живот
Огрузлый, — вот в стрижке опричной — латунные нити,
В подглазьях — морщины, сиротскими птичьими лапками, — вот!..

Вот — я!.. Родилась, — уж себя — отвергайте, хулите! — оставлю.

На то Кхаджурахо я строю отчаянный свой:
Я так, одинокая, страстные пары восславлю,
Что воздух зажжется
над чернорабочей
моей головой.