Сотворение мира

— Похлебай супа, бродяга, — ласково сказал он собаке. — Суп хотя и вчерашний, да, может, ваша милость откушает его, в нем травка есть, и корешки положены, и диким чесноком он сдобрен — самое господское кушанье…

Собака сунула голову в ведро и, не желая обидеть старика, от которого хорошо пахло овчиной и потом, вежливо хлебнула теплой бурды.

— Не по нраву ей наш суп, — сокрушенно проговорил дед, — должно быть, в трактире поела или же на свадьбе гуляла.

— Давайте отведем ее к нам! — нетерпеливо воскликнул Андрей.

Силыч лукаво подмигнул ему:

— А чего папаша твой скажет, Митрий-то Данилыч? Привели, скажет, лишний рот. Тут, мол, людям есть нечего, а они еще здоровенную собаку приволокли…

Так оно и случилось. Когда дед с ребятами и собакой вошли во двор, Дмитрий Данилович вышел из сада в накинутом на плечи полушубке и, увидев собаку, сердито сдвинул брови:

— Что это?

— Это собака вернулась, которая тут жила, — виновато глядя в землю, объяснил Андрей. — Ее зовут Кузя, она голодная…

— Во-во, голодная! — крикнул Дмитрий Данилович. — Уберите ее к черту! Сами на свекле сидим, а вы с собаками лезете!

Поглядев на мальчишек, на притихшую Кузю, дед Силыч тряхнул бороденкой, вздохнул и сказал коротко:

— Не злобствуй, Данилыч. Ребятки твои от сердца животину пожалели. Радоваться надо, что у них душа не захолонула, а ты злобствуешь. Да и сучка умнющая, я ее знаю, она добрым сторожем тебе будет. Ты на краю живешь, до леса рукой подать, а в лесу, сам знаешь, всякая сволочь хоронится. Тебе без собаки никак невозможно.

— А кормить ее чем? От себя отнимать последнюю крошку?

— Она сама себя прокормит, — заверил Силыч. — Я эту сучонку знаю: когда баре ее бросили без пропитания, она с полгода в поле да по лесам блукала.

Дмитрий Данилович раздраженно махнул рукой:

— Ладно, черт с ней! Все равно кормить ее нечем. Околеет — значит, туда ей и дорога.

Андрей и Ромка, поняв слова отца как разрешение, кинулись в сарай, нагребли остатки соломы, соорудили под террасой теплое логово и уложили туда собаку.

— Так-то оно лучше, — одобрительно сказал Силыч. — И собачка хату себе нашла, и ребята довольны, потому что душа у них еще не засохла, жалостью теплеет…

4

Дмитрия Даниловича раздражало то, что делалось в его семье. После отъезда в Москву Александр прислал большое письмо, в котором откровенно писал, что полюбил Марину и просит поберечь ее. Это не понравилось Настасье Мартыновне. Она все еще верила, что брат Максим вернется, и часто упрашивала Марину терпеливо ждать его возвращения. Письмо Александра обозлило Настасью Мартыновну, и она накинулась на мужа, как будто он был виноват в этом.

— Ваша, ставровская порода! — со слезами кричала Настасья Мартыновна. — Вы все одним миром мазаны! Не успел твой брат появиться, как вы уже похоронили Максима, сразу же свадьбу готовы сыграть.

— Ка-а-кую там свадьбу? — вспыхнул Дмитрий Данилович. — Чего ты мелешь?

— Как чего? Пока Александра не было, Марина каждый день вспоминала Максима, думала о нем, ждала, а теперь все забыла, только об Александре и думает. Дочки и той не стыдится. А Тайка уже все понимает.

— Я-то тут при чем?

Настасья Мартыновна всхлипнула в платок:

— Все вы такие… Ни чести, ни совести у вас нету… А на Марину я теперь смотреть не могу…

Так искреннее письмо Александра вдруг внесло в ставровскую семью тяжелый разлад. Дмитрий Данилович попытался было примирить жену с Мариной, но обе они отсиживались в разных комнатах, а когда сходились у обеденного стола, почти не разговаривали, только сердито покрикивали на ребят.

Встречи у стола подливали масла в огонь. Есть было нечего. Изредка Настасье Мартыновне удавалось что-нибудь обменять или выпросить, да время от времени приносил свою скудную зарплату натурой Дмитрий Данилович. Зарплату выдавали в волисполкоме, и состояла она из полутора десятков кормовых бураков, нескольких тощих картофелин и горсти пшена. Марина дважды ходила по хуторам, меняла последние вещи, но вскоре менять стало нечего, и она решила покинуть ставровскую семью.

— Знаешь, Митя, — сказала она Дмитрию Даниловичу, — я больше так не могу. Мы с Таей отрываем у вас последний кусок, он нам в горло не лезет. Помоги мне устроиться где-нибудь, поговори в волисполкоме. Нельзя же так!

Дмитрий Данилович пытался остановить Марину:

— Куда ты пойдешь? Сама видишь, что творится кругом. Люди мрут десятками. Надо нам вместе пережить это тяжелое время.

— Нет, Митя, я не могу, — отворачивалась Марина. — Пока у меня были свои вещи, можно было терпеть, а сейчас…

Она упросила Дмитрия Даниловича поговорить о ней с председателем волисполкома Долотовым.

— Ладно, как буду в волости, поговорю, — хмуро пообещал Дмитрий Данилович.

Ему было жаль и жену и Марину, было неприятно, что между женщинами начались нелады, и он, злой и раздраженный, с утра до ночи просиживал в амбулатории, готовя по своим несложным рецептам лекарства.

Как-то в амбулаторию забрел дед Силыч. Он постоял у порога, осмотрелся, подошел ближе к накрытому белой клеенкой столу.

— Что у вас? — буркнул Дмитрий Данилович. — Раздевайтесь!